Валенсия и Валентайн - Сьюзи Кроуз
– Хорошо, – сказала Луиза, наконец-то встретившись с ней взглядом. – О’кей, давайте поговорим об этом. Вам не нужно беспокоиться. Мы с этим разберемся. Вы полагаете, что у вас психотический срыв.
Валенсии это не понравилось. Она не знала, что это значит, но звучало ужасно. Мне не нравится эта формулировка, Луиза.
– Я не знаю… не знаю. Не думаю… Я не думаю, что дело в этом. Мне просто… интересно…
– Есть ли вероятность, что этот человек реален, или вы абсолютно твердо знаете, что это не так? Случилось ли что-нибудь, что доказало бы вам, что он галлюцинация?
– Ну, мелочи. Как…
Луиза наклонилась вперед и остановила Валенсию, подняв палец.
– Хорошо, одну секунду. – Она полистала какие-то бумаги на своем столе. – Я прочту вам кое-что вслух. – Она подняла подбородок и нахмурилась, глядя на страницу перед собой. – «Беспокоится о том, что плита загорится, если ее не проверить перед выходом из квартиры. Навязчиво беспокоится, вынуждена постоянно проверять плиту, вплоть до того, что опаздывает на работу или раньше времени возвращается домой, чтобы проверить… заставляет ее отвлекаться от работы, вызывает приступы паники и острую тревогу». Это ты, верно?
– Да.
– И это: «Беспокоится, что ее мать умрет. Часто звонит матери посреди ночи, чтобы проверить, как она, считает, что если она этого не сделает, мама умрет». Тоже вы?
– Да.
– У меня есть еще – могу почитать. Или вы хотите, чтобы я перешла к делу?
– Конечно… к делу, – сказала Валенсия.
– Хорошо. – Луиза наклонилась вперед, как часто делала, прежде чем сказать что-то, что, по ее мнению, могло взорвать разум Валенсии и что, к счастью, случалось редко. – Вы думаете, что, возможно, шизофрения может быть причиной того, что ваши новые плиты загораются, а мать умирает? Самолеты падают с неба, человек с ножом обнаруживается на заднем сиденье машины, и вы умираете от болезней, которыми заразились, прикоснувшись к дверным ручкам в ванной и…
Валенсия поерзала на своем сиденье и издала горловой звук, указывающий на то, что она не хочет продолжения.
– Разве такое случается?
Луиза кивнула.
– О да. Совсем не редкость, когда человек с ОКР внушает себе, что сходит с ума, – с чего бы это? Люди с ОКР могут внушить себе что угодно. Честно говоря, я бы предположила, что это более вероятно, чем то, что вы внезапно заболеете шизофренией.
Валенсия посмотрела на свои руки.
– Но ведь это возможно, не так ли? Ну, что я схожу с ума.
– Конечно. Я тоже могу. Любой из нас может лишиться рассудка. Разум более хрупок, чем думает большинство людей. Но если бы это было все, о чем мы думали, и если бы мы искали признаки этого за каждым углом и видели в каждом отдельном эпизоде, что сходим с ума, тогда мы все бы точно рехнулись. Часть заботы о своем разуме в том, чтобы доверять ему. Как и в любых отношениях. – Луиза что-то записала. – Знаю, вам сейчас трудно доверять своему мозгу, но может быть, сегодня стоит довериться моему, хорошо? Не думайте об этом слишком много. Просто позвольте своему мозгу расслабиться.
То же, что и доктор Войчик, дантист. Сделайте большой, глубокий вдох и расслабьтесь. Постарайтесь расслабить свой рот. Постарайтесь позволить своему мозгу расслабиться.
– Хорошо.
Валенсия шмыгнула носом. Сегодня в кабинете Луизы пахло по-другому, меньше цветами, больше фруктами.
Глава 30
Валенсии исполнилось тридцать пять. Утро дня рождения она провела за написанием эссе под названием «Тридцать пять стратегий преодоления трудностей в возрасте тридцати пяти лет», а вторую половину дня провела с матерью в местной художественной галерее.
Она совсем забыла о художественной галерее. Там были раздвижные стеклянные двери и большой белый выставочный зал. Вы не ни до чего не касаясь, просто могли там передвигаться, но это было фактически запрещено. Совершенно свободные от микробов несколько часов – в помещении более стерильном, чем операционная. Вернувшись домой, она пополнила свой список, превратив его в «Тридцать шесть стратегий преодоления трудностей в возрасте тридцати пяти лет». Она могла бы использовать его повторно в следующем году.
Ее мать приехала из Саскатуна несколько дней назад.
Она появилась в квартире Валенсии без предупреждения, плюхнулась на диван, плакала, говорила, плакала еще, извинялась, задавала вопросы. Беспорядок, но тот беспорядок, без которого не обойтись.
– Моя мама умерла! – причитала, спрятавшись за очередной салфеткой. – И я не намерена терять свою дочь в одно с ней лето.
И Валенсия, работавшая с Луизой над тем, чтобы позволить людям входить в ее пространство, не впадая в панику, смогла обнять свою мать и искренне сказать:
– Все в порядке, мама. Мы в порядке. Прости.
Потом она использовала оставшиеся от отпуска дни, чтобы никуда не поехать, а просто отдохнуть, и только теперь вернулась к работе.
Валенсия не оглядывалась на мужчину в кресле Питера и больше не ждала телефонных звонков от Джеймса Мейса (потому что он больше не звонил). Она часто искоса посматривала на Грейс, зная, что скоро и ее тоже не будет и все вернется на круги своя. Она будет тихой, незаметной и неинтересной, и ее история потянется своим чередом. И на этот раз она никак не будет этому препятствовать.
Валенсия снова погрузилась в рутину. Она нарисовала последнюю карикатуру, теперь уже на Питера. Эта получилась лучше всего. Она хотела повесить рисунок на стену рядом с птицей, но не хотела объясняться с Грейс, поэтому сложила листок и убрала в сумочку, где лежали те, что дал ей Питер. Она выпила много кофе. Написала много заметок и составила много списков. Она все так же перепроверяла плиту и всерьез озаботилась чистотой своей телефонной гарнитуры. В эти дни она реже чувствовала себя так, словно сидит на краю обрыва, а скорее погружала пальцы ног в океан. Там было много разных эмоций и ощущений, но она не могла видеть их все сразу, поэтому они не накрывали ее с головой. Может быть, это было похоже на то, как функционируют нормальные люди? Это было приятно. Какие мы все счастливые.
Утром, однако, случалось всякое.
Она все еще боялась работы, может быть, больше, чем когда-либо. И никакие лекарства не могли заставить ее полюбить работу телефонного коллектора.
Был конец сентября. Ранний утренний воздух, ворвавшийся в окно гостиной, принес холодок, и Валенсия поежилась. Она долго смотрела на свои хлопья и считала зефир. Потом откинулась на спинку стула и оглядела кухню. Фортепианная музыка звучала громче, чем когда-либо; она проникала сквозь стены, струилась по воздуху и шелестела страницами лежащей перед Валенсией газеты.
А потом, внезапно, в середине самого безумного момента пьесы, она оборвалась. Именно так. Не было даже эха. Не осталось ни следа. Она просто исчезла. Как будто Валенсии
