Проект 9:09 - Марк Х. Парсонс
На первой полосе красовался портрет Асси, сделанный в тот вечер в кофейне: монохром в теплых тонах, подчеркивающий ее глаза. Глядя на снимок, я порадовался, что использовал штатив, потому что фотографию напечатали крупно. Портрет не просто поместили на первой странице – он занимал ее всю. Целиком. А внизу было указано название: «Эта девушка не Калашников», фото Джеймисона Дивера.
Асси взяла газету, продолжая рассматривать фото. Затем открыла статью, пробежалась по ней взглядом и вернулась к обложке.
– Ничего себе! – наконец сказала она. – Я сильно смущена, слегка расстроена, и еще у меня кружится голова… и все одновременно. Похоже, благодарить за это следует тебя. – Асси показала мне газету. – Когда ты решил отправить им мою фотку?
– В те времена, когда ты меня то ли терпеть не могла, то ли убить хотела. Не знаю, что ближе к истине.
– Ты имеешь в виду – до рождественской вечеринки у Софии?
Я кивнул:
– Да, за несколько дней до того.
Асси посмотрела на газету в руке.
– Но почему? Мы ведь тогда не ладили.
Оставалось лишь пожать плечами.
– Что никак не влияло вот на это. – Я постучал пальцем по портрету.
К слову о девчонках, которые терпеть меня не могли… Именно в тот момент в столовую вошла Кеннеди Брукс и улыбнулась Асси.
– Приятно, должно быть, видеть свою фотку по всей школе.
Асси, кажется, удивилась, когда Кеннеди с ней заговорила, но все же выдавила застенчивую улыбку.
– На самом деле я только сейчас узнала. – Она глянула на газету. – И да, действительно приятно.
– Что ж, поздравляю. Вас обоих. – Кеннеди кивнула на портрет. – Отличный снимок.
Когда она ушла, мы с Асси уставились друг на друга.
– С ума сойти!
Тем вечером я пошел в гараж и обнаружил отца за генеральной уборкой. Для него это как ритуал: каждый раз, закончив что-то ремонтировать, он полностью вычищает верстак и убирает с него все перед началом нового проекта. Мне не терпелось рассказать, каким он будет, его следующий проект, но мы с Олли решили немного подождать с новостями.
– Привет, пап! Вижу, ты уже закончил с граммофоном?
– Это не граммофон, а фонограф. Он проигрывает не пластинки, а цилиндры. Но да, я его только что опробовал, и он отлично работает.
– Здорово, – кивнул я.
Видимо, отсутствие у меня энтузиазма по поводу древней фоноштуковины слишком бросалось в глаза.
– Присядь, – сказал отец, – я тебе покажу.
Его слова прозвучали скорее как приказ, а не как просьба, я уселся на табурет и замер в ожидании, мысленно ругая себя за то, что вообще зашел в гараж.
Отец поставил отремонтированную штуковину на верстак. Надо признать, выглядела она так, будто ее только что сделали. Даже казалась роскошной – как произведение искусства, выставленное в музее. Дерево словно светилось изнутри, все металлические части сверкали, как новенькие. А еще в ней было что-то неподвластное времени, точно говорившее: «Я была здесь задолго до вас и останусь надолго после».
Мне вспомнилось, с чего все началось: с груды ржавых и грязных деталей, разбросанных на верстаке. Самое удивительное – я и представить не мог, что из них в результате получится. Мое уважение к отцу возросло еще больше, ведь несколько месяцев назад он как-то сумел разглядеть потенциал в куче хлама. И как ему это удается?
Отец принялся вертеть ручку на боковой панели.
– До изобретения пластинок для записи использовали восковые цилиндры. Это фонограф Эдисона, сделанный около тысяча девятисотого года. – Он помолчал. – И да, ты прав, звук действительно далек от идеального. Однако есть в нем нечто особенное. Вот послушай.
Отец достал картонную трубочку.
– В самом начале, пока не придумали способ массово производить цилиндры с записями, копии делали с помощью множества фонографов, которые устанавливали в комнате, где играли музыканты. Только фонографы были настроены на запись, а не на проигрывание. Когда музыканты начинали играть, фонографы разом запускали, потом вставляли в них чистые цилиндры и повторяли все сначала.
Захватив восковой цилиндр пальцами изнутри, отец достал его из обитой тканью трубочки. Цилиндр был светло-коричневого цвета, размером со втулку от туалетной бумаги. Отец показал на очень тонкие линии на поверхности воска.
– Бороздки, в которых живет музыка, в буквальном смысле проделаны энергией звука прямо из горла певца. Песня исполнялась вживую. Ты словно держишь в руках книгу столетней давности с автографом автора – и точно знаешь, что писатель ее касался.
Отец аккуратно вставил цилиндр в фонограф и нажал на рычаг, заводящий пружину.
– «Аве Мария», – пояснил он через плечо, опуская иглу.
Из медного рупора послышался скрежет, затем тонкий звук скрипки в тихом сопровождении фортепиано. «Ладно, – подумал я, – и это все?»
И тут запел женский голос.
О. Боже. Мой.
Звук казался дребезжащим и старомодным, но было в нем что-то настоящее. Будто все нараспашку… Я словно видел, как поет исполнительница. Слышал шелест ее платья, когда она двигалась. И чувствовал то же самое, что чувствовала она. А потом женщина взяла те самые высокие ноты в конце…
Не знаю почему, но я вспомнил о маме. Насколько мне известно, она не пела и не слушала музыку – ни оперную, ни религиозную, ни еще какую-то. И тем не менее этот западающий в душу голос, звучавший через сто с лишним лет, – словно в гараже, рядом со мной и отцом, стояло привидение, – заставил меня ощутить, будто мама прямо тут, с нами.
Когда песня закончилась, отец моргнул, и по его щеке скатилась капля.
– Конечно, звук не идеален, – сказал он, – но порой совершенство переоценивают.
Глава 33
Зритель должен быть готов остановиться, посмотреть еще раз, задуматься.
Доротея Ланж
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ ЗА ОБЕДОМ АССИ, ОЛЛИ, СЕТ и я сидели над полным подносом бургеров с картошкой фри, и все шло прекрасно – пока Асси не заявила, что соотношение кетчупа к картошке слишком мало для оптимального потребления.
– Сейчас, – сказал я.
Направившись к буфету, я случайно выбрал дорогу мимо Кеннеди, и, когда оказался рядом, она встала и сама подошла ко мне.
– София говорит, что у тебя с АК-47…
– Ее зовут Асси.
– Ладно, с Асси. В общем, говорят, что вы официально встречаетесь и…
– Кстати, в переводе ее имя означает «прекрасная богиня», – добавил я.
Кеннеди молча уставилась на меня. У нее явно было что-то на уме, но, по крайней мере, она не строила мне глазки, не улыбалась фальшивой улыбкой и не изображала застенчивость.
– Я не покривила душой, когда вчера сказала, что портрет на первой странице «Ви Джи» замечательный.
Она явно была чем-то расстроена.
– Но?..
– Но… – Кеннеди вздохнула. – Но я надеялась, что это буду я… – Она вдруг замолчала, а потом тихо спросила: – Как думаешь, кто вообще сообщил «Ви Джи» о твоем фотопроекте?
Я опешил.
– Ты? Но зачем? – Теперь уже я замолк, мысленно сопоставляя факты. – А, понятно. Ты рассчитывала, если они напишут обо мне и моих работах, то, скорее всего, напечатают какие-то фотки с тобой, потому что я сделал для тебя целое портфолио.
– Может быть, – призналась Кеннеди. – Но… не только. – Она посмотрела на меня, несколько раз моргнула и наконец прошептала: – Господи, Джей, что случилось? Я надеялась, возможно… – Она покачала пальцем от меня к себе и обратно.
Ну и ну! Я видел, что Кеннеди говорит искренне. И это вызывало во мне смешанные чувства.
– Наверное, каждый из нас пошел своей дорогой. – Я посмотрел ей в глаза. – Но я счастлив там, где я сейчас. По-настоящему счастлив.
У нее что, слезы навернулись? Вот черт! И правда слезы…
– Послушай, я действительно считаю, что ты не такая, как все, и внутри у тебя происходит гораздо больше, чем ты показываешь.
Вспомнив вечер на углу улицы, я наконец понял, чтó именно увидел на той самой фотографии. Под маской – если вы готовы присмотреться достаточно внимательно, чтобы ее разглядеть, – Кеннеди была гораздо старше окружающих. Словно зрелая женщина в компании двенадцатилетних мальчишек.
– Не мне давать советы по поводу отношений, но, по-моему, тебе нужен человек, который будет тебя ценить. Всю целиком, а не только твою внешность. Тот студентик…
Кеннеди закатила глаза:
– Вот не надо! Это я уже тысячу раз слышала. Ты считаешь, что он слишком взрослый для меня, и…
– Нет, он для тебя малявка.
– Что?
– На эмоциональном уровне тот парень по-прежнему подросток. – Я помолчал. –
