Черешни растут только парами - Магдалена Виткевич

Шимон покачал головой:

– Мало.

– Значит, на тебя можно много чего свалить, – обрадовалась я. – Круто.

Шимон надел футболку, потому что до сих пор был с голым торсом. Он присел на кровать, в которой еще сидела я, укрывшись одеялом.

– Прости за вчерашнее, – сказал он. – Это все должно было выглядеть совсем по-другому.

– Я понимаю. Если бы я знала, что это был за день, я бы не пришла. Но я беспокоилась о тебе. Звонила в клинику, мне сказали, что у тебя отгулы.

– Все верно. Я знал, что не смогу работать, – вздохнул он.

Потом взял мою руку в свою и начал теребить мои пальцы.

– Вчера ровно три года со дня ее смерти, – сказал он. – Три года, в течение которых не было ни дня, когда я не думал бы о ней. – Он впал в задумчивость. – Она снилась мне. Это были самые прекрасные сны. Я хотел, чтобы они длились вечно. Но они не длились. К сожалению, каждый день я просыпался. И каждый раз я засыпал с надеждой, что больше не проснусь.

Он говорил, а сам смотрел куда-то в сторону, на какую-то одну точку на белой стене. Я погладила его руку. Он продолжал:

– Однажды, когда мы были в Норвегии, мы поднялись высоко на большой скальный выступ. Прейкестолен. Когда-то с него даже прыгали десантники. Я помню, что Магда обязательно хотела сделать фотографию, как она сидит на самом краю. Прямо над пропастью. Я не мог смотреть на это. Но она всегда делала то, что хотела. Села и свесила ноги. Сидела на этой скале, как на стуле. Сидела над пропастью она, а я всего лишь фотографировал – с относительно безопасного расстояния, но у меня тряслись руки. Фото, конечно, не получилось. Картинка была смазана. Потом Магда много раз упрекала меня в этом. Я не мог держать фотоаппарат. В воображении я тогда видел, как она падает. В одно мгновение она улыбается, машет мне весело, что-то говорит, смеется, а потом на короткую секунду я вижу невообразимый страх в ее глазах и то, как она летит вниз, а я ничем не могу помочь ей, могу только броситься вслед. Мне это снилось очень часто. Я ненавидел эти сны, я ненавидел себя. За то, что позволил ей там сидеть, за то, что не смог поймать ее и в конце концов за то, что не прыгнул за ней. Представляешь?

Я понимающе кивнула.

– Все эти три года я просыпался, жалея, что жив. И так было до вчерашнего дня. Вчера я проснулся рано. Все было совсем по-другому. Будто впервые за эти три года я наконец-то выспался. В первый раз я пошел на кладбище не с упреком, что Магда поступила со мной так, а как на разговор со старой доброй подругой. Во мне не было печали, не было злости. Я сидел на кладбище; есть там у меня такая лавочка, на которой я думал о многих вещах. Вот так сидел я и думал, будто разговаривал с ней обо всем. В том числе и о тебе. И чувствовал успокоение.

Он посмотрел на меня. Я улыбнулась, но не знала, что сказать.

– Я пытался встречаться с какими-то девушками, даже целовал их, ища в их губах вкус губ моей жены. Я никогда не говорил им об этом. Их было довольно много. Если ты водитель, то всегда возишь компании, которые возвращаются с вечеринок. Прекрасные девушки, красиво накрашенные, хорошо одетые. Мне хотелось сорвать с них эту маску макияжа. И каждый раз я ожидал, что где-то там, под маской, я найду Магду. Я вел себя как психопат.

Шимон резко оборвал себя и встал с кровати:

– Принести тебе чего-нибудь выпить? Может, кофе?

– Пожалуй, – согласилась я.

Мне казалось, что кофе – всего лишь предлог, чтобы переварить рассказанную историю. Вернулся он с большой кружкой.

– Вчера я почувствовал себя свободным. Я сидел над ее могилой, и у меня было такое ощущение, что я шучу с Магдой, разговариваю. Оно, конечно, осталась нотка печали, скорби, как о тех, кто оставил нас. Но эмоции были уже не такими сильными. Я почувствовал себя свободным. Как будто отпустил наконец ее руку и позволил ей уйти. И я видел, как она спокойно уходит. Когда я вернулся домой, я чувствовал себя счастливым. Каким-то взбудораженным. Выпил стакан виски. Один, второй, и еще…

– А потом я уже знаю, что произошло, – сказала я.

– Нет, не знаешь. Сегодня утром я проснулся, как ты, наверное, догадываешься, с головной болью. Да, мне было хорошо, потому что, как только открыл глаза, я сразу увидел тебя. Я не хотел двигаться, не хотел будить тебя. Я смотрел, как ты спала. И это было таким для меня новым, таким – не хочу, чтобы ты меня поняла неправильно, – таким домашним, надежным.

– Я знаю, о чем ты, – тихо сказала я.

Я чувствовала все то же самое. С ним я могла быть собой, не делать макияж, не укладывать волосы, а небрежно стягивать их в хвост. Я могла смеяться до потери дыхания, могла рассказывать ему обо всем. Он был со мной в самые трудные моменты моей жизни, а это всегда сближает.

– Спасибо тебе, что ты есть, – сказал Шимон и прикоснулся ладонью к моей щеке.

Я на мгновение задержала его руку. Закрыла глаза.

– Хорошо, что ты есть у меня, – повторил он. – И я надеюсь, что останешься. Что ты будешь всегда.

Он приблизился ко мне. В этот момент зазвонил телефон. Звонил Яцек, спрашивал, как чувствует себя Шимон. Я подумала, что такой же звонок был и два года назад, и в прошлом году.

Приятно иметь настоящих друзей. У меня, наверное, была только пани Стефания. Когда она покинула этот мир, я потеряла родную душу. А сейчас мне казалось, что Шимон прекрасно выполняет эту функцию.

* * *

Пока он разговаривал с Яцеком, я встала с кровати, пошла почистить зубы. Когда в кружке на полке я увидела синюю зубную щетку, ставшую моей, когда я ночевала у него в первый раз после приезда в Руду, я почувствовала себя дома.

* * *

Я все еще ощущала тепло его ладони на своей щеке и хотела, чтобы этот момент повторился и чтобы ничей звонок – даже Яцека – не прервал его. Я улыбнулась. Я чувствовала, что это не конец, что это только начало того, что я так долго ждала.

Тогда я еще не могла назвать это, теперь