Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
– На себя никаких показаний давать не буду, по 52-й статье конституции, – отвечает сглатывая слюну, хоть и битый, но не потерявший чувства самосохранения Александр.
– Что ж, так и запишем, сотрудничать со следствием отказался, это учтут при вынесении приговора. Это ваш стол и ваши ключи на столе?
– Нет, это стол начальника, я вообще ничего не знаю, что тут есть, когда пришёл, ключи уже лежали…
спец в комбинезоне не спеша встаёт, натягивает резиновые перчатки, пока мы сидим-глядим послушными кроликами, идёт от окна к дальнему столу, стоящему поперёк комнаты – действительно по виду начальственному. берёт ключи и начинает, как медвежатник-профи на глаз их примерять к сейфу, быстро находит самый длинный, открывает сейф, достаёт из него бумаги и печать, раскладывает на стульях в нашей прямой видимости.
– Знакомы ли вам эти предметы? – угрюмо спрашивает опер-брюнет Александра.
– Нет, это сейф не мой, что в нём лежит, не знаю.
– Попрошу сделать оттиск печати, – говорит опер комбинезонному дедушке.
тот ловко поставив довольно широкую прямоугольную печать «на попа», чтобы не смазать отпечатков пальцев на рукоятке, прикладывает к резиновой части чистый лист бумаги, сильно давит ладонью, и вскоре передаёт лист с красным оттиском оперу.
– Прошу понятых ознакомиться с вещественным доказательством: печать управы района Новогиреево. Откуда она взялась здесь?
– Не знаю: сказал же, что не мой сейф.
– Отпечаточки пальцев покажут…
– Можно я сяду? – устало спрашивает Александр: видно, что его сильно подавляет вся процедура, только начавшаяся.
– Садитесь, – отвечает опер, словно не он бил Александра, а только что вошёл в «класс».
что творится в битой голове, – кажется, что на небольшом расстоянии ощущается и нами. больше-то, конечно, Александру сопереживает Александэр, поскольку знаком и с ним и с родом деятельности. но вообще, если пошерстить по всем нашим этажам – кому только не сдавали, каким-то колдуньям-ведуньям, продавцам пантов и всяческих снадобий северных, корешков-порошков, юридическим конторкам и турагентствам… и всё это историческое помещение, бывшее частью дома-машины производства всесоюзной газеты писателей, заселено какими-то насекомыми. о, как суть субаренды отражает то, что в стране происходит! изначальные хозяева-работники этой части социалистической собственности оттеснены на островок, а всё отданное тут торгашам – приносит рубли, на которые и издаётся газета, и существуют немногие сотрудники. по законам ли это нового, буржуйского времени? нет, это по нашим законам, временно оккупированной и обороняющейся социалистической родины – и ни перед кем мы отчитываться потому не будем. (как хорошо, что это звучит всё только мысленно, в моей не пуганной, не битой голове).
– А этот стол – ваш? Давайте тогда его осмотрим. – Возвращает нас к процедуре опер.
дедушка в сером комбинезоне и шапке (хотя весна и на улице довольно тепло), немного напоминающий Джамшута из «Яиц судьбы», извлекает из ящиков стола аккуратные файлы с заполненными анкетами и фотографиями лиц из советской Средней Азии, в этих же файлах – о, наивность делопроизводителей! – лежат пятитысячные купюры. видимо, за услугу регистрации по фиктивным адресам. да тут неподалёку, десять минут пешком – в соседнем квартале по Малому Сухаревскому переулку сидит «Регистралкин», тоже в насквозь просубарендОванном здании, который занимается точно таким же мухляжом. регистрирует гастарбайтеров в «резиновых» квартирах за наличные. не эти ли конкуренты и навели оперов? фирма-то покрупнее…
да-да, помню таких визитёров, вереницы огибающих наш домик, иногда с детишками – я же часто говорил случайно к нам забежавшим людям с нездешним загаром и говором, что мы не офис, который они ищут. а они всё несли и несли свои документы, а документы штамповали и возвращали, принимая плату. я ещё удивлялся, где растворяются эти, как мне казалось, жители дальнего крыла – думал, они там живут (не знал вообще, что это наше помещение), снимают ночлег, а работают уборщицами и разнорабочими на ближайшей стройке, судя по виду и одежде…
что поделаешь: такой цинизм в оценке по одёжке и в нас капитализм воспитал. и едут эти лишённые колхозов прежние колхозники, убиравшие всесоюзный хлопок – сюда. и за право быть эксплуатируемыми и часто обманутыми московскими работодателями, без каких-либо прав именно как трудящихся – они и платят такому Александру эти пятитысячные купюры, от своего подённого труда или роднёй собранные «в дорогу». а он, наверное, делится с Управой, давшей печать. обидно – пятитысячные купюрки так, вместе с документами в файлах, и погружают в коробку, эти мгновенно омертвевшие, описанные в протоколе деньги. сложи такие три бумажки – и вот моя зарплата редакторская, а если выложить их в кассе одного магазинчика на Красносельской – то вот мне и новая бас-гитара, чтоб громче пел о революции, которая освободит и Александра от необходимости оказывать незаконные услуги, и трудовой народ любого советского происхождения освободит от власти московских господ… но имевшаяся коробка заполнилась вещдоками уже до верха, и опера нас (!) просят поискать у себя в редакции ещё одну, а лучше две. по субординации, дружески кивает мне бородой Александэр на лестницу, – я и бегу, радуясь глотку свежего воздуха.
– Ну, что там? – спрашивает распивающий чаи главред, без привычной ироничности, но немного наигранно настороженно.
– Это надолго, вот коробка им теперь нужна…
– Ну, конечно неси, всё им давай, но обо всём нашем строго молчок!..
– Да уж само собою, – беру две коробки из-под бумаги А4 в Бухгалтерии и шагаю назад.
пока я уходил, дедушка в шапке-басаевке на лысине, работавший в МУРе, наверное, ещё в СССР – уже начал рассыпать и распределять специальной кисточкой по столу Александра какой-то порошок кирпичного цвета. для выявления отпечатков пальцев. все тут заняты будничным делом, какие-то медлительные, либо же поддавшиеся уюту комнаты, в которой так неплохо существовали наши субарендаторы, что и нам в месяц стабильно доставалось вот этих трудовых-мигрантских бумажек – сколько, не знаю… если бы они не несли их сюда, а в тот же «Регистралкин», где висит устрашающий и дисциплинирующий мигрантов портрет Путина, – газете было бы хуже. советской газете, в которой, увы, печатаются иногда и отвратительные, реакционные статьи – но таков налог за право писать тут без цензуры для меня, редактирующего даже такие статьи корректно.
сразу чувство брезгливости повысилось в этой ситуации – порошок кирпичного цвета и запаха киноплёнки ложится на всё, что ещё утром было банально-будничным, на все средства производства таких, как полагает опер, поддельных документов, которые давали право работать в самом низу социальной лестницы мигрантам, подметать её. лица их бровястые, контрастные на анкетах – такие открытые и такие беззащитно-чужие, потому что на
