Развилки - Владимир Александрович Дараган
— И на озеро не ходил? — поинтересовался Никита.
— Ходил несколько раз. Нашу траншею заметало, но я немного расчистил. Бабу Настю доктор через месяц привез. Потом она ко мне со стариком пришла, блинов со сметаной принесла, мяса копченого, спасибо сказала. А озеро… Знаете, приду я на берег, посмотрю на город, пойму, что в любой день могу туда отправиться, и так мне спокойно станет. Это как на самолете летишь, а у тебя парашют за спиной. Или на лодке в спасжилете. Никуда тебе из самолета или лодки не хочется, но так лететь или плыть спокойнее. В марте тепло стало. Крыльцо подсохло. Я иногда выйду, сяду на доски, небо голубое, солнце светит, с крыши вода капает, воробьи чирикают. Хорошо было. Сижу, думаю, вспоминаю. Потом домой иду записывать. Время незаметно летело.
Панкрат сходил на кухню, принес чайник, разлил по чашкам.
— Хреновый у тебя рассказ получился, — сказал он. — Замах был, а все кончилось пшиком. Ты бы придумал что-нибудь таинственное. Например, девиц, которые в лесу жили и по ночам огни зажигали. С волками они дружили, а тебя хотели извести, потому как ты с ружьем ходил и готов был всех убить.
— Жизнь всегда проще, чем в книгах, — вздохнул Макс.
— Ну да, — добавил Никита. — А так бы Наташка была из этой девичьей стаи, связной между ними и Москвой. Ты вспомни, как она с волком общалась. В столице у них штаб-квартира, они хотели стать ночными царицами во всей России. Ну а Наташка была бы у них самой главной.
— Она сможет, — согласился Панкрат. — Платье подходящее подберет и не то сможет.
— А если серьезно, — сказал Никита, — то Макс что-то не договаривает. Не может быть, чтобы день сурка длился четыре месяца. Что-то важное ты пропустил. Макс, я прав?
Из дневника Макса
Сегодня собрались у Никиты, чтобы… Да нет никакого «чтобы», просто давно не виделись. Есть нам что вспомнить. Этих воспоминаний хватит надолго. Никита говорил что-то про «день сурка», который тянулся у меня четыре месяца. Ну да, утром каша, потом расчистка дорожек к колодцу и сараю, на обед суп, потом работа, ужин, снова работа… И так всю зиму. Дни похожие один на другой, но это если смотреть на меня со стороны. А внутри никем не видимые взлеты и падения, радости и огорчения, эйфория и депрессия, любование собой и презрение, осознание своей ничтожности. Чего мне не хватало? Пожалуй, критика. Объективного, но доброжелательного. Который не только бы ругал, но и находил что-то хорошее в моей философской писанине. Кто-то писал, что критика вызывает сомнение. Это если неправильная критика. Хорошая критика стимулирует, работает, как муза.
Скучал ли я без женского тепла? Не очень. Когда много работаешь, то это уходит на второй план. Однообразная еда? Да, иногда хотелось что-то новое, но поешь супу, погладишь набитый живот и выкинешь такие мысли из головы. Дни и в самом деле были похожи один на другой, но однажды…
Я не стал им рассказывать о тех трех днях в феврале, когда услышал треск мотора снегохода. Тогда я не был готов. А все потому, что Никита выглядел спокойным, на работе у него все хорошо. Похоже, что он смирился, — никаких разговоров о новых проектах. Какие-то туманные намеки о том, как хороша одна из его сотрудниц, как она его понимает. Ну что ж, удачи тебе. Не хотелось его огорчать моим рассказом. Потом он все узнает, но это потом. А те три дня… После них меня перестал интересовать старик со своими проблемами, волки с лешими тоже вылетели из головы — живут в лесу и пусть живут. Хемингуэй писал о парнях, прошедших войну, — у них изменились моральные ценности. Война и любые экстремальные условия хорошо прочищают мозги. А у меня мозги прочистились по другой, более приятной причине. А все потому, что в один из солнечных февральских дней я принес дрова, сложил их около печки и начал готовить обед. Треск мотора снегохода меня не удивил — подумал, что опять приехал Костомоев вместе с Коляном. Оба любители зимней рыбалки, а Костомоев говорил, что на нашем озере рыбалка одна из лучших. Я был бы рад увидеть их обоих. Честно говоря, общения мне не хватало. Оделся, вышел на крыльцо и увидел не Костомоева, а Наташку с незнакомой женщиной. Красивой, стройной, элегантной даже в зимнем наряде. Синий пуховик с белым пушистым воротником, белая шапочка, серые варежки… Женщина посмотрела на меня, улыбнулась. Черт, как она улыбнулась! У меня даже сердце застучало.
— Макс, привет! — закричала Наташка, вынимая из багажника увесистую сумку. — Решили тебя подкормить. Кстати, знакомься, это Ирина.
Ирина… Бывшая жена Никиты. Она уже приезжала в этот дом. Зачем опять? Ведь тут нехорошие для нее воспоминания. Сразу два удара: измена мужа и проблемы с фирмой. Да, тогда она была спокойна, но ведь это только внешне. Она что, решила так убить эти воспоминания? Заменить их новыми?
Ирина подошла, протянула руку.
— Заочно мы уже знакомы. Рада увидеть вас.
Я что-то пробормотал, хотел поцеловать руку, но не сообразил — можно ли целовать руку в варежке, или сначала надо ее стянуть? Ограничился рукопожатием, взял у Наташки сумку, пригласил их в дом. Хорошо, что утром я затеял генеральную уборку и мое жилище выглядело весьма пристойно. Ирина вошла первой, огляделась.
— Тут вроде была веранда? — спросила она.
Я кивнул и открыл дверь.
— Это здесь, но я тут не топлю, сейчас холодно.
Ирина ничего не сказала, оглядела стены, поправила картинку с аистом, провела пальцем по клеенке на столе, присела на диван, посмотрела на отопитель.
— Можно включить? — спросила она. — Я буду спать здесь.
Я включил, загорелась красная лампочка. Ирина смотрела на нее и молчала.
— Здесь вы можете простудиться, — сказал я.
Ирина продолжала смотреть на лампочку, молчала, потом медленно подняла голову и тихо сказала:
— Я взяла с собой теплое белье. И потом, я закаленная, холода не боюсь.
Я смотрел на нее и вдруг понял, что она мне очень нравится. Уверенный взгляд, сначала подумаешь, что сидишь с серьезной женщиной, потом она вдруг улыбнется, в глазах мелькнут искорки, повернется к тебе и такой станет родной, понятной. Куда делась серьезность?
— Максик, — крикнула Наташка, — иди сюда, будем продукты разбирать.
Дальше началась суета. Деловая такая суета, от которой меня отстранили. Ирина начала готовить обед, а Наташка затеяла большую стирку. Я натаскал и согрел воду, Наташка притащила из сеней оцинкованное корыто, сказав, что она еще в декабре его заприметила и приехала сюда специально, чтобы все перестирать, а заодно научить меня этому важному делу.
— Сколько можно спать на грязных простынях! — возмущалась она.
Я смотрел на нее и радовался, что Панкрат окажется в хороших руках. Ирина помогла ей с полосканием, вымыла полы, заново перемыла всю посуду. В общем, к вечеру все блестело, на улице морозилось на веревке белье, стол был уставлен мисками и тарелками, в рюмках золотился французский коньяк. Даже лампочки в протертых плафонах старенькой люстры светили весело и празднично.
— Мы к тебе на три дня, — сказала Наташка после первой рюмки. — Я все рассчитала. Завтра будет день здоровья. Пройдем по вашей траншее до озера, расчистим, если надо. Вечером побеседуем с волками…
Я не стал ей рассказывать об убитом волке.
— Послезавтра займемся дровами и зайдем к в гости к дяде Ване, — продолжила Наташка. — У меня для них есть подарки.
Я рассказал о бабе Насте — доктор привез ее четыре дня назад.
— Тем более, надо поддержать старушку. А потом еще погуляем и уедем в Москву. Если хочешь, можем отвести и тебя. Снегоход трехместный,
