Раиса Крапп - Прикосновение звёзд
Соорудили этот тайный ход, когда гациендой владел другой человек. В те годы, теперь уже отошедшие в глубины прошлого, места здешние были неспокойны, а жители считались крамольниками, вольнодумцами и мятежниками. Так вот, тогдашний хозяин поместья и был связан с этими вольнодумцами. Более того, это был один из руководителей повстанцев, и комитет нередко собирался в его доме для обсуждения дел и принятия решений. В целях безопасности тогда и прокопали повстанцы этот подземный тоннель. Секрет его хранился тщательно, и лишь через много лет хозяин сделал его подробное описание. Случилось это примерно за год до смерти бывшего мятежника, прожившего долгую и славную жизнь. С тех пор тайна гациенды хранилась у нотариуса. На запечатанном конверте значилось: "Вручить новому владельцу".
Прошло несколько лет прежде, чем появился адресат, кому надлежало вручить письмо, потому что наследники осваивали Американский континент, и лишь формально вступили в права наследования, старое поместье в Испании их мало интересовало. На некоторое время они забыли об усадьбе, а потом поручили своему поверенному заняться ее продажей. Новым хозяином поместья стал сэр Тимотей. Таким образом, приобретая гациенду, он стал и обладателем ее тайны.
Тогда он не имел ни малейшего представления о том, будет ли эта забавная достопримечательность дома иметь какое-либо практическое применение. В то время он еще не знал, что довольно скоро обретет второе имя - Немой Пастор. И тайный выход из дома станет ему крайне необходим и не менее привычен, чем парадная дверь.
За хорошо скрытой массивной дверью, ведущей из кабинета, находилась вполне благоустроенная комната с хорошей вентиляцией, столом, кроватью, и прочей необходимой мебелью. Кренстон мог там переодеться, отдохнуть, если было необходимо, а однажды он около двух недель отлеживался в этой комнатке, залечивал полученную рану, опекаемый другом-доктором.
Кроме Джоберти в тайну хода был посвящен только один из людей Немого Пастора.
Глава шестая
письма
"Моя добрая Дороти, обстоятельства вынуждают меня спешно покинуть этот, полюбившийся мне приют. Я уезжаю из Испании, но куда именно - пока еще не знаю, не решил. Я тотчас сообщу тебе мой новый адрес, едва только он у меня будет, с тем, чтобы ты могла переправлять корреспонденцию, пришедшую на мое имя. Не знаю, скоро ли вернусь в этот дом, поэтому во всем, что касается ведения его, я всецело полагаюсь на тебя. Рассчитай лишних слуг, сократи хозяйство - проводи любые мероприятия, которые сочтешь нужными.
Мисс Гретхен и господин Ларт могут оставаться в Тополиной Обители как угодно долго. Но не исключено, что они захотят уехать. Путь им предстоит неблизкий, потому позаботься, чтобы у них было все необходимое для долгого путешествия, от лошадей и экипажа до теплой одежды. Я очень на тебя рассчитываю, сделай все, как нужно.
С искренним уважением и симпатией сэр Тимотей Кренстон".
Это письмо, самое легкое, Кренстон написал последним. Вторым было письмо, адресованное Джоберти:
"Дорогой друг! Как мы с вами и предполагали, события последнего времени изменили ситуация не в лучшую сторону и непоправимо ее осложнили. Надежды мои не оправдались, и последние новости свидетельствуют со всей очевидностью, что брат мисс Гретхен, глубоко мною уважаемый, должен увезти ее. Помните, я рассказывал вам, что обстоятельства долго не позволяли нам с Гретхен соединить свои судьбы, - видимо, я слишком рано поверил в свою счастливую звезду... Хотя - никто не виноват в том, что так сложилось. Я уезжаю тоже и немедленно - вот такую уступку своему малодушию намерен я сделать. Где остановлюсь, еще не знаю. Я буду писать вам. Благодарю вас за все, Джоберти. Очень надеюсь, что мы еще встретимся. Ваш Тимотей".
А начал он с самого трудного письма, долго сидел, не прикасаясь пером к бумаге, подолгу обдумывал очередную фразу. Он старался быть сдержанным и лаконичным, не позволяя прорваться чувствам, которые он испытывал, и излиться им на бумагу - зачем говорить о том, как больно ему в этот час, что он раздавлен обломками сияющего дворца, выстроенного из мечтаний и надежд. Бесплотные, они оказались невыносимо тяжкими. Но зачем говорить об этом? Чтоб вложить в них укор: о, как вы жестоки! Бессмысленно, глупо.
"Господин Ларт, не судите меня за малодушие - я поступаю так, как считаю правильным. Слова Гретхен были импульсивными, и потому - искренними. Я знаю, что она может передумать, видя перед собой живой укор совести, тогда она начнет анализировать и искать "правильное" решение. Но я не хочу этим пользоваться - я слишком ее люблю.
Однако осмелюсь просить вас время от времени писать мне о том, как сложится дальнейшая судьба Гретхен. И еще более важное: если когда-либо вы поймете, что мисс Гретхен лучше было остаться, чем уехать, что она осознала это и сожалеет о прошлом поступке - не удерживайте ее, дайте возможность вернуться. Меня тревожит то, что Гретхен ослеплена своим чувством к вам, она не понимает, что оно не находит отклика в вашем сердце. Господин Ларт, я так и не узнал, куда и зачем вы увозите Гретхен, - она желает следовать за вами, и этого достаточно. Я могу лишь надеяться, что не ошибся в вас, и вы действительно обладаете именно той высокой степенью благородства, которую я увидел в вас. Это может служить поручительством будущего благополучия Гретхен. Но если она будет несчастна, если осознает, что совершила ошибку, не дайте ей совершить вторую - убедите вернуться в Тополиную Обитель. В этом доме ее будут ждать всегда, сколько бы лет не прошло, и в сердце моем она будет жить до тех пор, покуда жив я сам.
Я полагаю, что вы не пойдете в море до окончания сезона штормов. Этот дом - в полном вашем распоряжении. Если вам удобно, оставайтесь в нем на все время этого вынужденного ожидания. Со своей стороны - я настоятельно рекомендую поступить именно так. Когда решите покинуть Тополиную Обитель, примите великодушно все заботы Дороти, ей даны указания на этот счет".
Глава седьмая
сэр Тимотей определяет судьбу Гретхен
Кренстон был прав: если бы Гретхен была оставлена возможность сто раз подумать, прежде чем принять окончательное решение, то, вполне возможно, на сто первый раз она решила бы сдержать слово, данное сэру Тимотею. Не потому, что так велело ей сердце, - то, что оно велело, Кренстон слышал. Но Гретхен подчинилась бы собственным умозаключениям, возросшим пышным цветом на благодатной почве двух предпосылок.
Первая из них заключалась в ее чувстве обязанности Кренстону, в ее благодарности и сострадании к нему. Слишком много она узнала о нем, слишком много между ними случилось. И взятая в осаду этими чувствами, Гретхен не нашла бы в себе сил опять сказать Кренстону: "Отпустите меня!" потому, что теперь сказать это было бы для нее все равно, что заявить: "Когда мне нечем было жить, дышать, тогда моим воздухом стало ваше благородство и бесконечная доброта. Но мои черные дни остались в прошлом. И теперь вы больше не нужны мне". Заявить это было бы неприемлемо для Гретхен.
И было еще другое, что вторгалось в ее мысли с маниакальной навязчивостью - ощущение, что Ларт по отношению к ней так же руководствуется лишь чувством долга, что он испытал бы облегчение, "пристроив" ее в хорошие руки, и уж разумеется, избавился бы от многих хлопот и тягот, причем совесть его имела все основания быть абсолютно спокойной.
Мысль эта, еще не до конца сформировавшаяся, полуощущение, впервые возникла, когда Ларт заговорил об ее обещании, данном Кренстону, и о том, намерена ли она сдержать свое слово. Застигнутая врасплох, Гретхен испытала боль и отчаяние, но лишь на короткие мгновения, потому что следующие слова Ларта немедленно исцелили ее. Но потом... потом ощущение горечи и некой потери вернулось.
Да, Кренстон был прав: останься он рядом с Гретхен, он не потерял бы ее. Но только сердце ее - осталось бы с ним тоже? Обладая ее телом, не утратил бы он безвозвратно душу Гретхен? Или он предпочел бы удовлетвориться этим, чем потерять ее совсем? Кто знает, о чем думал Кренстон? Какие мысли и предчувствия заставили его поступить так, как он поступил? И действительно, был ли этот поступок малодушным, как он сам назвал его, или напротив, потребовал от него мужества и самоотречения ради счастья любимой им женщины...
Как бы то ни было, Кренстон сознательно облегчил Гретхен необходимость сделать выбор. Облегчил, но не избавил совсем. Она обречена была унести с собой смутные сомнения и страхи, оставляя в Тополиной Обители существенную часть себя, часть своей души. Ведь невозможно было представить, что Гретхен перелистнет прошлое, как страницу прочитанной книги, закроет ее и никогда не оглянется назад, забудет людей, сделавших для нее так много...
Кренстон позаботился даже о том, чтобы людская хула не коснулась ее, чтобы в сердцах всех, кто узнал ее, сохранился бы образ прекрасный и чистый, и чтоб мысли о ней были полны сочувствия и сожаления, сетований на неласковую судьбу, помешавшую соединиться двум прекрасным людям... Пусть домысливают ее судьбу в силу собственного воображения, но пусть Гретхен неизменно останется в этих фантазиях достойной любви и сочувствия. Об этом было письмо к Джоберти, - доктор захотел, чтобы и Ларт прочел его. А позже еще несколько людей "удостоятся" особого доверия взглянуть на короткий текст письма. Число их будет очень ограничено, но вполне достаточно, чтобы желание сэра Тимотея исполнилось - о последних событиях в Тополиной Обители в обществе начало складываться именно то мнение, которое ему было нужно.
