Раиса Крапп - Прорицание

Крапп Раиса

Прорицание

Раиса Крапп

Прорицание

Есть у сна свой мир

Обширный мир

действительности странной

Байрон "Сон"

- Мой господин...

Испуганный, но настойчивый голос звал, проникая в сознание. Феррах повел глазами, прежде чем осознал, где находится. Он тряхнул головой, недоумевая, сколь далеко отлетел мыслями. И еще удивился непонятной радости, которую доставил ему знакомый вид ковровых стен шатра, оберегающих его от ночной стужи. Феррах с неудовольствием бросил взгляд на шиссита, преклонившего колени у входа - низкородный прервал течение его мыслей. Но попытайся феррах вернуться к своим размышлениям, он бы удивился в третий раз: надсмотрщик за погонщиками не только помешал размышлениям своего господина, он спугнул его мысли так, что они улетучились, не оставив даже теней своих.

- Мой господин, - поспешно утыкаясь взглядом в собственные колени, торопливо заговорил шиссит. - Одна из женщин, что куплены на рынке Кум-Эрака, отказывается принимать еду и питье. Погонщик случайно увидел она украдкой выплеснула все, что принесли ей на завтрак.

Брови ферраха дрогнули, сошлись гневной складкой. Он не сомневался, о которой из женщин идет речь. Как осмелилась?! Феррах и сам видел - она слабеет, тает на глазах, но винил в том изнуряющую жару и тяготы пути, вел караван скорее обычного. Так дурачить его?! Как смела?!

- Привести!

Через считанные минуты она стояла перед феррахом - бледная, тонкая, c прямой спиной, вся подобранная в струнку. Наполнив чашу водой, он резко протянул ей. Она вскинула глаза, обожгла непокорным пламенем нездешних очей и, не глядя, выбила чашу из его руки. Феррах ударил ее по лицу. Без злобы, лишь для пользы неразумной. Она рухнула на ковер. Помедлив, феррах, склонился к ней, обеспокоенный неподвижностью. Она была в обмороке. Вероятно, ее собственная слабость стала тому причиной. Неужели во все дни пути она не взяла в рот ни крошки, ни капли? При такой палящей, непривычной ей жаре?

Опустившись на колено, феррах приподнял ее и влил в рот немного воды. Горло ее судорожно дернулось, она начала жадно глотать. И вдруг сжала губы, отчаянно замотала головой.

- Пей! - приказал феррах.

Он умел повелевать. Его гнева страшились. Но эта упрямица еще не знала, как он умеет укрощать строптивых - рабов, коней, женщин. И она не принадлежала ему. Она была собственностью наббилаха, его господина, как и все прочие ценности в караване.

Она слабо отталкивала его непослушными руками, пытаясь освободиться, и феррах отпустил ее. От слабости ее пошатывало, но в глазах и лице ясно читалась решимость противостоять ему до конца. Наказать ее он не мог - даже нечаянное прикосновение к женщине наббилаха могло грозить смертью.

Феррах вышел и отдал распоряжение. Следом за ним в шатре появился пожилой раб, иссушенный солнцем. Не разгибая спины, он поставил перед женщиной на низкий столик поднос с едой и, пятясь, выскользнул из шатра. Глядя на ферраха злыми, черными маками очей, она опрокинула поднос. Феррах хлопнул в ладоши. Потом откинул полог входа и жестом приказал ей подойти.

Кровь не растекалась по песку, он мгновенно впитывал ее, только стал темным до черноты. Тело раба еще вздрагивало в агонии. Она отшатнулась и попятилась, в ужасе глядя на ферраха. Потом с выражением того же ужаса перевела глаза на раба, который вновь с поклоном вошел в шатер. Теперь это был юноша, почти мальчик. Не поднимая глаз, он оставил поднос и исчез.

Прижав руку к горлу, она замотала головой, выговорила что-то коротко и звонко на чуждом ферраху языке. Неизвестно, к чему относился ее протест она не имела на него права вообще. И феррах снова хлопнул в ладоши. Она вскрикнула отчаянно, смертельно раненой газелью.

С третьего подноса он взял чашу с крепким бульоном и сделал рабу знак, приказывая удалиться. Дрожащими руками она приняла ее.

По знаку ферраха караван тронулся в путь. Он сидел на поджаром, сильном жеребце и смотрел на проходящих мимо верблюдов и людей. Глядя на плотные занавески, покачивающиеся в ритм движению высокого черного бардагозца, он позвал гортанно и коротко. Сию же минуту торопливо подбежал погонщик.

- Этот верблюд везет твою жизнь, - проговорил феррах, резко трогая коня.

Жеребец в несколько рывков поднялся на высокую дюну, осыпая широкие, текучие разливы песка. Всадник повел глазами по горизонту. Отсюда кажется, что пескам нет краю, они всюду, куда ни глянь - будто весь мир погребен под ними. Небо еще синеет по-утреннему, но солнце уже яростно мечет свои раскаленные копья, и уже трепетно задрожал воздух над желтыми песками. Феррах закрыл лицо концом чалмы, оставил лишь полоску глаз, и тронул повод. Конь, проваливаясь и оседая крупом, спустился вниз.

Феррах неожиданно подумал, не такая ли пустыня вся его жизнь? Что в ней? Служение высокому наббилаху, который дарит своего верного слугу особым расположением? Но разве для слуги тайна, как изменчиво это расположение, и как скор наббилах на решения в минуты гнева. Феррах давно знает цену своей жизни, поэтому умерен в радости и философски спокоен в дни невзгод. А сердце? Сердце тоже стало подобно безжизненным, иссушенным пескам? Любит ли он еще хоть что-то? Роскошь своего дома? Изысканную еду? Сильных скакунов? Нежных и сладких женщин гарема?

Когда среди песков возникает оазис, путник останавливается в нем, дает себе отдых. Но позади у него пустыня и впереди тоже. Неосознанным движением он потер старый шрам на предплечье правой руки.

Почувствовав жажду, феррах вынул из плетеной седельной сумки небольшой сосуд с водой. Для него вода хранилась в особых бутылях. Изготовленные из плотной кожуры редкого плода, искусно высушенные, они приобретали чудесное качество - наполненные водой, они на удивление долго сохраняли вкус ее свежести и прохладу. Все остальные в караване пили воду из бурдюков. А из стенок бурдюков она скоро впитывала специфический запах, меняла вкус. И, разумеется, давно перестала быть холодной. Помедлив, он поскакал в середину каравана.

Она взяла бутыль без всяких капризов, будто и не было утреннего яростного бунта. Глядя на нее, феррах подумал, что подойди он сейчас к любому здесь, никто не посмеет взглянуть на него столь дерзко. Ее взгляд был прямым, твердым, глаза в глаза. Ей и в голову не приходило стыдливо потупиться или прикрыть лицо, как сделают это все другие женщины, которых он везет своему господину.

Когда караван остановился на ночлег, и для ферраха поставили шатер, он снова велел привести к нему женщину. Она неподвижно стояла у входа, взгляд ее прятался в тени густых ресниц. В шатре было достаточно света, феррах внимательно рассматривал ее, облокотясь на подушки.

Он помнил, какой стояла она в перекрестье оценивающих глаз на рынке Кум-Эрака. Стояла вольно, будто и не чувствовала этих взглядов, не слышала пронзительного голоса торговца, расхваливающего ее покупателям. Подняла лицо, посмотрела над головами людей. Потом взгляд ее неторопливо скользнул вверх, в небо. Феррах поднял глаза и увидел в яркой синеве птицу-горлицу за ней следовал взгляд женщины. От едва приметных, плавных движений головы волосы ее переливались, играли темным золотом. Они стекали на плечи ровными волнами, и казалось - не на солнце блестят, а светятся собственным светом. Потом торговец сдернул с ее плеч легкое покрывало, и глаза ее полыхнули гневом. Когда повела она ими по рядам, переходя с одного лица на другое, взгляд ферраха встретился с ними, широко открытыми, крылатыми от длинных густых ресниц, почерневшими от гнева. И гнев был ей к лицу. Феррах рассматривал ее, завороженный чистой, воздушной красотой. Нет, не красотой, а каким-то неуловимым очарованием. Да, природа одарила ее тонким станом, изяществом и грацией. Но феррах пресытился женской красотой и давно уже выбирал женщин для своего господина так же, как драгоценности, коней, ткани, забавные пустячки. Эта же - она была нечто иное. И он смотрел, пытаясь разгадать ее, уже решив, что за эту северную жемчужину заплатит сколько угодно, но с рынка она уйдет только в его караван.

Когда-то ферраху нравилось укрощать гордых, как необъезженных скакунов подчинять властной руке. Но после торговой площади никакой особой строптивости за ней не замечали, она была как все другие женщины, почти как другие. А, казывается, сделала выбор между жизнью и смертью, и тайком исполняла собственный приговор себе.

День был длинный. У нее было довольно времени для размышления. Губы ферраха чуть дрогнули в усмешке. Размышлять? Женщине? Когда за нее думают и решают. Поняла она вздорность своих поступков? Войдя, она не подняла глаз, и плечи покорно опущены. Она ждет приказа так, как надлежит это женщине.

Ему было приятно смотреть на нее, глаза отдыхали после раскаленного солнца, неба и песков. Она была одета в платье из тончайшего легкого, как газ, зеленого, как ее глаза, шелка. В то, что называлось стеклянными одеждами. Струящаяся, полупрозрачная ткань окутывала ее и скрывала всю. Но легкие складки шевелилась даже сейчас, в неподвижном воздухе шатра. При малейшем же движении в воздушных драпировках вдруг обнажалась изящная рука, разрез от щиколотки до бедра возбуждал и притягивал взор мужчины... Теперь покорна ли?