Книжный в сердце Парижа - Лоренца Джентиле
На последнем, четвертом, этаже мы останавливаемся у двери, выкрашенной в белый цвет. На старых ящиках из-под фруктов, как на разнокалиберных стеллажах, расставлены горшки с суккулентами, освещенные лучами солнца из мансардного окна.
С дверной рамы на рыболовной леске свисает деревянная игрушка – маленький расписной фламинго. Я прикасаюсь к нему рукой, и он начинает кружиться.
Я вновь увижу свою тетю. Расскажу ей о Ходоровски и о Леонарде Коэне, о фиолетовом морковном пироге, о владельце картинной галереи Жераре, об Аалоке. Я поведаю ей о нашем путешествии автостопом, о прослушивании и о работе в кондитерской. Я спрошу Вивьен, стоит ли мне простить Виктора, и она, несомненно, будет знать ответ. У нее на все будет ответ. Впрочем, как всегда.
Виктор несколько раз нажимает на кнопку звонка, но никто не открывает. Подчиняясь внезапному порыву, я барабаню в закрытую дверь.
– Может, ее нет дома… – осмеливается предположить Виктор, вставляя ключ в замок. – Зайдем?
Я соглашаюсь, пытаясь избавиться от плохого предчувствия. Пока в моем сердце гремят аккорды «Кармины Бурана», Виктор поворачивает ключ в замочной скважине.
Нашему взгляду открывается просторная светлая гостиная, в которой царит полнейший хаос. При виде подобного зрелища незнакомый с моей тетей человек мог бы подумать, что в дом забрались воры. «O Fortuna! Velut luna, statu variabilis…»[89] С настольной лампы, стоящей на стопке томов энциклопедии Треккани, свисает кимоно. Книги здесь повсюду: они разложены стопками на полу, на предметах мебели и под ними, двойными рядами стоят на полках, полностью закрывающих стены. «Semper crescis, aut decrescis, vita detestabilis…»[90] В углу расположилась метровая статуя Девы Марии, на красном кресле валяются китайские и индийские газеты, из раскрытого чемодана торчат тюбики масляной краски и палитра. На оконной ручке болтается старая меховая шапка, лежащая на батарее толстая книга с рецептами русской кухни служит подставкой для стеклянной банки с водой и шаровидными морскими водорослями, а на стене висит старая афиша к спектаклю «Поездка за город».
На сундуке стоит фотография далай-ламы в обрамлении ожерелья из карибских пластиковых цветов, рядом с ней – кадильница с благовониями, а чуть поодаль виднеется статуэтка Шивы, танцующего с приподнятой ногой. «Nunc obdurat, et tunc curat, ludo mentis aciem…»[91] Здесь есть и пианино, заваленное нотными партитурами, на табурете разместилась книга по каббале, колода карт Таро и издание «Франкенштейна».
Между выходящими на улицу окнами висит черно-белая репродукция картины Фридриха «Странник над морем тумана», на противоположной стене – афиша премьерного спектакля «Щелкунчик», а на подоконнике, рядом со стопкой пыльных старых брошюр по защите слонов, кто-то оставил садовые ножницы. На полу, прислонившись к стене, покоится традиционное африканское панно; к входной двери прикреплено изображение разбитого на сегменты круга, покрытого различными символами и линиями. «Egestatem, Potestatem, Dissolvit ut glaciem…»[92] В углу гостиной, на потертой кокосовой циновке, лежит кусок горного хрусталя и шахматная доска с недоигранной партией. Пианино венчает цветочная ваза с зонтиками из рисовой бумаги, в лежащем на полу неподалеку справочнике по садоводству открыт раздел, посвященный обрезке оливковых деревьев. Библия грозит нарушить равновесие маленького столика, ножками которому служат стопки нотных тетрадей. «Sors immanis, et inanis, rota tu volubilis…»[93] В противоположном углу находится желтое кресло-качалка, а в самом центре комнаты стоит небольшой антикварный письменный стол, заваленный бумагами и книгами. Гостиная заставлена растениями: тут и фикусы, и кензии, и лианы, а также кактус в форме морской звезды, бонсай, если не ошибаюсь, сосны, и миниатюрный ананас, выглядывающий из синей глянцевой вазы.
– Мадам Вивьен?
– Тетя?
Столешница крошечной кухни, выходящей в гостиную, сплошь уставлена всякой всячиной: бутылочками, флакончиками, блистерами таблеток, пакетиками, кореньями, упаковками эфирных масел и саженцами алоэ вера. Глядя на этот беспорядок, я не могу сдержать улыбки. Пыль, мерцая в лучах солнца, ровным слоем покрывает все поверхности.
– Тетя?
Виктор делает несколько шагов по направлению к прихожей. И вдруг я замечаю висящую над дверным проемом картину: пять розовых фламинго парят на изумрудно-зеленом фоне. Так вот кому Аалок ее продал! Я вспоминаю фламинго, которыми мы с тетей любовались на вилле в Милане, фламинго в Камарге, фламинго на вершине Монмартра и о маленьком деревянном фламинго, которого я только что вертела в руках. Смерть и возрождение.
– Мадам Вивьен?
Прихожая практически полностью отведена под конуру Массимо. Здесь стоит небольшой индейский вигвам с вышитым на нем именем владельца (судя по тому, что надпись выполнена криво, вышивала наверняка моя тетя).
Виктор бросает взгляд в спальню, я следую за ним. «Status malus, vana salus, semper dissolubilis…»[94] Напротив кованой двуспальной кровати тетя повесила постер к фильму «Пир Бабетты». Женщина в одежде конца XIX века на фоне сельской местности в рассветных (или закатных?) лучах наблюдает за горизонтом.
На покрывале лежит традиционная непальская куртка, которую тетя обычно надевала на Рождество. Стены спальни лососевого цвета, как и вся квартира, создают ощущение уюта. Шею восточной статуэтки на туалетном столике украшают ожерелья из полудрагоценных камней, жемчуга и кораллов. На месте прикроватной тумбочки примостился гном, держащий на голове деревянную шайбу. Виктор заглядывает в ванную комнату, я иду следом. Мозаичная плитка цвета лазурита местами покрыта налетом. На бортике старой облупленной ванной лежит квадратный обмылок, а в маленькой нише у нас над головами виднеется пластмассовая уточка.
– Она, должно быть, куда-то вышла, – говорит Виктор, пожимая плечами.
О, Удача! Вся квартира у нас как на ладони, но тети здесь нет. Она не лежит неподвижно в постели и не корчится на полу ванной комнаты в луже крови с разбитым стаканом в руке. Нет, она жива! Она просто куда-то отлучилась, возможно, за покупками. Завидев меня на пороге, она бросит пакеты на пол, и я упаду в ее объятья, пытаясь не споткнуться о шахматы или справочник по садоводству. Я услышу запах ее духов, потребую рассказать мне обо всем, и мы больше никогда не расстанемся. Я оборачиваюсь к Виктору. Он прислонился к дверной раме между гостиной и прихожей и озадаченно озирается по сторонам.
Мой взгляд падает на письменный стол, где я вдруг замечаю желтый стикер: «Для Оливы».
Сердце замирает. Я подхожу ближе.
«Nunc per ludum, dorsum nudum, fero tui sceleris…»[95]
Послание крепится к сборнику стихов – один в один как тот, который я сейчас читаю, но в нетронутой упаковке. Как бывает, когда глаза привыкают к темноте и учатся различать окружающие формы, так и я наконец замечаю, что у изножья стола лежит целая стопка экземпляров такой же книги, а чуть дальше, рядом с креслом-качалкой, еще одна. Такими же изданиями забиты полки в книжном шкафу. У меня дрожат руки, но мне все-таки удается взять один экземпляр. Я открываю книгу, на титульном листе синими чернилами написано:
Олива, дорогая, я не предупредила Виктора, что уезжаю, поскольку знала: он сообщит об этом тебе, ведь ты ему совсем небезразлична. Виктор! Какого замечательного человека подарила мне судьба. Неординарный парень, он просто молодец. Если в тебе нет ничего необычного, значит, скорее всего, ты не до конца честен с собой и окружающими. Печально наблюдать, как все вокруг играют роли! Хотят доказать окружающим, что лишены недостатков и что мы все одинаково нормальны. Как будто «нормальность» может существовать в принципе. Как по мне, это лишь потеря времени, пустая трата жизненных возможностей. Нам кажется, что мы будем жить вечно и по нашему первому требованию нам предоставят дополнительный шанс. Теперь я могу с уверенностью сказать, что это не так. В один прекрасный день ты проснешься, а шансов больше нет. В итоге у тебя в руках останутся лишь те плоды, которые ты сам
