Снег Энцелада - Эдуард Николаевич Веркин
— Сказала, что помнит тебя.
— И что?
— Если хочешь, комната свободна. Три тысячи в месяц, баня раз в неделю, баб не водить.
Баня, конечно, дело соблазнительное…
— Ну, думай, Витя, думай.
Суп остыл и сделался теплым. Роман стал хлебать, а я теплый суп не переношу.
— Есть сушки, — предложил Роман.
Сушки пусть незначительно, но скрасили общую безнадежность супа. К тому же я прибег к старому детскому способу — размял рыбу и картошку в тюрю. Стало съедобно. Некоторое время мы ели суп. Из дома периодически доносились протяжные низкие звуки, словно кто-то двигал от стены к стене громоздкий диван. Роман справился с супом первым.
— Что делаем дальше? — спросил он. — Всего одиннадцать. В музей? Или, может, к тебе? Или еще куда зайдем? В мэрию, например?
— Рано, — возразил я. — Пока еще не закипело, пока один Федя в стойку задрался, Зинаида через денек должна взопреть. Думаю, она уже знает, добрые люди донесли, скоро проклюнется. Пойдем лучше ко мне, посмотришь кепку. А потом в музей попробуем.
— А чай?
— Чай у меня попьем. В Чагинске можно купить пирожков?
— Лишь печенье. Доедай, а я пока шланг отключу.
Роман покинул комнату.
Снаткина активизировалась, сильнее гремела в глубине дома, и сам дом очнулся, скрипел и переваливался с ноги на ногу; ему не нравилось, что в нем оказался посторонний, и я чувствовал свою чужеродность, поэтому быстро доел суп и выбрался из дома на воздух.
Роман вытягивал из колодца шланг и сматывал его на локоть.
— Мне кажется, это бессмысленное занятие — наливать туда воду, — предположил я.
— Снаткина говорит, что нет. Если налить воду повыше, то она выдавит иловые пробки — жилы и откроются. И хорошая вода поднимется.
— Мне как опытному гидрологу эта идея кажется ограниченно перспективной, — сказал я.
Роман отнес шланг в сарай, и мы отравились в сторону библиотеки, по улице Кудряшова, потом по Пионерской. Пионерская оказалась неожиданно перерыта дорожными работами, пришлось свернуть на Первомайскую.
Раньше на Первомайской росли фруктовые деревья, тут жил старик, имевший самый богатый в Чагинске сад, и, чтобы дети не лазили в сад и не калечили деревья, высаживал многие за забором. И весной на Первомайской цвели вишни, китайские яблочки, облепиха и черноплодная рябина, сливы, которые никогда не дозревали, груши, остававшиеся дубовыми в самые жаркие годы, крыжовник. Среди чагинских мальчишек существовало правило — если кто хотел поесть ягод, то должен был срывать лишь по одной ягоде с каждого куста или по яблоку с яблони, а тех, кто набивал карманы или рвал в банки, при поимке лупили.
От фруктового изобилия не осталось ничего, Первомайская стала напоминать прочие улицы Чагинска, здесь зеленели сирень и акация, и на каждом перекрестке встречалась новодельная чугунная колонка, крашенная синей краской. Роман проверял каждую, и ни одна не работала, из водопровода не удавалось добыть ни воды, ни шума. Я склонялся к тому, что это потемкинские колонки, Роман возражал, что потемкинские колонки наверняка бы уже украли и сдали, я возражал в ответ, что все местные черметчики наверняка работают под полицией и поэтому колонки неприкосновенны. До библиотеки мы добрались минут за двадцать, «Логана» у крыльца не было.
Я открыл котельную, мы вошли. Роман немедленно увидел кепку, протянул руку, но, как и Федор, снять с крючка не решился.
— Точно она?
Я снял кепку, протянул Роману.
— Нет, пожалуй, потом.
Роман сфотографировал кепку на телефон, в руки не взял.
— Мне казалось, она должна быть… Более зловещая.
— Она зловещая, — заверил я и показал кепку изнанкой.
Роман отвернулся. Я вернул кепку на крючок.
— Ты куришь? — Роман понюхал воздух.
— Это не я, это Федор. Он заходил, я говорил.
— Да, да… И чего хотел?
Роман достал из «Пустельги» яркий оранжевый пузырек с аспирином, таблетки ссыпал обратно в карман.
— Да ничего, — сказал я. — Осматривался. Если он тебя на перроне встречал, то уж меня… Я вообще думаю, что Федя за нами в три глаза смотрит.
Роман изучал котельную.
— А что он курил?
— Не помню. Вонючие коричневые сигареты, какая разница?
— Да здравствует выбор дебилов…
Роман, вооружился вилкой, подтянул кирзовый сапог, понюхал его.
— Это называется сигарилла, — Роман посветил в сапог телефоном. — Сигариллу курят дольше обычной сигареты, она сильнее пропитывается слюной, окурок больше, а сам фильтр и бумага гигроскопичнее. Получается гораздо больше материала для анализа ДНК, так что вот…
— Здравствуйте, — сказала Аглая.
Я обернулся. Она стояла в дверях и смотрела на нас… С испугом.
— Ищем что-нибудь к завтраку, — пояснил я.
— Симку где-то обронил, — сообщил Роман. — Вот, искали.
Кажется, она не поверила. Я бы не поверил. Какой дурак теряет симку над кирзовым сапогом?
— Это Роман, — представил я. — Это Аглая.
— Очень приятно, — кивнула Аглая.
— Взаимно, — ответно поклонился Роман. — А мы знакомы.
— Я вас тоже помню, — улыбнулась Аглая. — Вы тогда здорово танцевали с саблей.
— Он и сейчас может, — вставил я. — Надо только немного попросить. У вас праздника не намечается? Или хотя бы сабли?
— А вы мне недавно звонили, — не услышала меня Аглая. — Это ведь вы?
— Это ведь он, — подтвердил я. — А это ведь я.
Роман попробовал что-то сказать.
— Мы с Ромой вместе книгу пишем, — сообщил я.
— Вместе?
— Да-да, — снова опередил я Романа. — Решили все-таки вместе.
— Прекрасная идея!
Сегодня Аглая была в джинсах и белой куртке.
— Теперь работаем над названием. Роман предлагает «Раскопки в Муми-доле», как вам?
Роман покраснел, но на Аглаю продолжал смотреть.
— Название, по-моему, емкое, — сказала Аглая. — А почему в Муми-доле?
— Муми-дол — есть экзистенциальное пространство русской драмы.
Похоже, Аглаю я удивил. Стало стыдно, но я не смог удержаться и продолжил:
— Собственно, Аглая, мы все находимся в одном бесконечном Муми-доле, и выхода из него нет. Вы, кстати, помните, как Астрид Линдгрен рассматривала проблему локуса?
Аглая набрала воздуха, чтобы меня поправить, но постеснялась и тут же стала нравиться мне еще больше.
— Виктор, перестань шутить, — сказал Роман. — Мы все знаем, что Астрид Линдгрен здесь ни при чем. Аглая, не слушайте его, его покусали блохи, вот и сердится.
Аглая поглядела с сочувствием.
— Меня не кусали блохи, — сказал я. — Я сам кого хочешь закусаю.
Волосы у Аглаи темные, а глаза голубые, сейчас увидел.
— И если уж поднимать вопрос покусов, то тут я вам могу много чего рассказать, — продолжал я. — Меня кусали практически все царства животного мира. Меня кусал попугай, меня кусали собаки и кошки, ящерица, краб, жук-носорог, пиявки, комары, слепни. Рыбы кусали почти все — окунь, щука,
