Антон Чехов - Том 22. Письма 1890-1892
Суворину А. С., 28 августа 1891*
1001. А. С. СУВОРИНУ
28 августа 1891 г. Богимово.
28 авг. Алексин.
Посылаю Вам фельетон Михайловского о Толстом*. Читайте и совершенствуйтесь. Фельетон хорош, но странно, напиши таких фельетонов хоть тысячу и все-таки дело не подвинется ни на шаг и все-таки непонятным остается, для чего все эти фельетоны пишутся.
За сим посылаю Вам злобу дня, брошюрку нашего московского профессора Тимирязева*, наделавшую много шуму. Дело в том, что у нас в Москве и в России вообще есть проф. Богданов, зоолог, очень важная превосходительная особа, забравшая в свои руки всё и вся, начиная с зоологии и кончая российской прессой. Сия особа проделывает безнаказанно всё, что ей угодно. И вот Тимирязев выступил в поход. Напечатал он свою статью в брошюрке, а не в газете, потому что, повторяю, все газеты в руках Богданова. Если иногда жиды или министры забирают в свои руки прессу, то почему не дозволить этого Моск<овскому> университету? И Университет в лице Богданова забрал и довольно ловко… Но об этом после, при свидании, ибо в письмо всё не влезет.
Как добавление к брошюре, посылаю заметку*. Тимирязев воюет с шарлатанской ботаникой, а я хочу сказать, что и зоология стоит ботаники. Вы прочтите заметку до конца; не надо быть ботаником или зоологом, чтобы понять, как низко стоит у нас то, что мы по неведению считаем высоким.
Если заметка годится, то напечатайте ее; если она неудобна, то, разумеется, к чёрту. Заметка покажется Вам резкою, но я в ней ничего не преувеличил и не солгал ни на йоту, ибо пользовался документальными данными*.
Подписываюсь я буквой Ц, а не собственной фамилией на том основании, что, во-первых, заметка писана не мною одним, во-вторых, автор должен быть неизвестен, ибо Богданову известно, что Вагнер живет с Чеховым, а Вагнеру надо защищать докторскую диссертацию и т. д. — и ради грехов моих Вагнеру могут без всяких объяснений вернуть назад его диссертацию. Да и к чему моя подпись?
Гонорара не надо, ибо половина заметки состоит из выписок из Тимирязева и документов.
Итак, два условия: сохранение имени автора в самой строгой тайне и вместо гонорара фунт табаку. В случае несогласия хотя бы на одно из сих условий заметку прошу не печатать.
Заметка, в случае надобности, подлежит сокращениям и стилистическим изменениям.
Пишу свой Сахалин и скучаю, скучаю… Мне надоело жить в сильнейшей степени.
Судя по Вашей телеграмме, я не угодил Вам рассказом*. Напрасно Вы постеснились вернуть мне его обратно. Я бы послал его в «Сев<ерный> вестник». Кстати, оттуда я уже получил два письма*. Печатать в газете длинное да еще чёрт знает что весьма неприятно.
Выеду я в Москву 2 или 3 сентября.
Ваша телеграмма пролежала на станции 4 дня. Напрасно Вы послали на станцию. Надо так: Алексин Чехову.
Я смотрел несколько имений. Маленькие есть, а больших, которые годились бы для Вас, нет. Маленькие есть в 1½, 3 и 5 тысяч. За полторы тысячи 40 десятин, громадный пруд и домик с парком.
Ах, как мне надоели больные! Соседнего помещика трахнул нервный удар, и меня таскают к нему на паршивой бричке-трясучке. Больше всего надоели бабы с младенцами и порошки, которые скучно развешивать.
У Александра родился сын*.
Наступает голодный год. Вероятно, будут всякие болезни и мелкие бунты.
Анне Ивановне, Насте и Боре нижайший поклон и пожелание всяких благ.
Я купаюсь. Вода холодная. Обжигает.
Будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
После 2-го сентября пишите в Москву, Мл. Дмитровка, д. Фирганг.
Как здоровье Алексея Алекс<еевича>? Что насморк?
Суворину А. С., 30 августа 1891*
1002. А. С. СУВОРИНУ
30 августа 1891 г. Богимово.
30 авг.
Вам рассказ нравится, ну, слава богу*. В последнее время я стал чертовски мнителен. Мне всё кажется, что на мне штаны скверные, и что я пишу не так, как надо, и что даю больным не те порошки. Это психоз, должно быть.
Если фамилия у Ладзиевского в самом деле скверная*, то можно его назвать иначе. Пусть будет Лагиевским. Фон Корен пусть остается фон Кореном. Изобилие Вагнеров, Брандты, Фаусеки и проч. отрицают русское имя в зоологии, хотя все они русские. Впрочем, есть Ковалевский. Кстати сказать, русская жизнь теперь так перепуталась, что всякие фамилии годятся.
Сахалин подвигается. Временами бывает, что мне хочется сидеть над ним 3–5 лет и работать над ним неистово, временами же в часы мнительности взял бы и плюнул на него. А хорошо бы, ей-богу, отдать ему годика три! Много я напишу чепухи, ибо я не специалист, но, право, напишу кое-что и дельное. А Сахалин тем хорош, что он жил бы после меня сто лет, так как был бы литературным источником и пособием для всех, занимающихся и интересующихся тюрьмоведением.
Вы правы, Ваше превосходительство, в это лето я много сделал. Если б еще одно такое лето, то я бы, пожалуй, роман написал и именье купил. Шутка ли, я не только питался, но даже тысячу рублей долгу выплатил. Приеду в Москву, возьму за «Медведя» из Общества* рублей 150–200, так вот и питает бог нашего брата свистуна.
У меня вышла интересною и поучительною глава о беглых и бродягах.* Когда в крайности буду печатать Сахалин по частям, то пришлю ее Вам.
Теперь просьба. А. В. Щербак писал мне, что ему желательно издать у Вас книжку с рисунками* (которые у него, кстати сказать, очень интересны); хочет собрать все свои фельетоны и статьи и сочетать во едину плоть. Просил меня походатайствовать у Вас. Если Вы согласитесь, то я буду телеграфировать ему во Владивосток. Ответьте поскорее, ибо «Петербург» скоро будет во Владивостоке.
То, что я не побывал у Вас в Феодосии, великая потеря для моего здравия. Я теряю в весе.
Объясните мне, в чем заключается Ваш паралич, о котором Вы мне не раз говорили и недавно писали? Прогрессивный, что ли? Нет, сударь мой, это у Вас не паралич, а скука, жупел.
А что же «Каштанка»?* За три года, пока она у Вас лежит, я бы три тысячи заработал.
Алексею Алексеевичу передайте, что я ему завидую. И Вам я завидую. И не потому, что от Вас жены уехали, а что Вы купаетесь в море и живете в теплом доме. У меня в сарае холодно. Я бы хотел теперь ковров, камина, бронзы и ученых разговоров. Увы, никогда я не буду толстовцем! В женщинах я прежде всего люблю красоту, а в истории человечества — культуру, выражающуюся в коврах, рессорных экипажах и остроте мысли. Ах, поскорее бы сделаться старичком и сидеть бы за большим столом!
Анне Ивановне и Евгении Константиновне* низко кланяюсь и желаю всех благ. Если, как Вы пишете, у Анны Ивановны блуждающая почка, то ведь это не опасно.
Да хранит Вас бог!
Ваш А. Чехов.
Р. S. Когда будете возвращаться домой, привезите мне стручкового перцу, который так хорош в Феодосии. Привезите зеленого и красного.
Получили ли критику на зоологию?*
Что Ладзиевский переписывает? В провинции всю письменную работу несут мелкие канцеляристы за особую плату, а титуляры и асессоры водку пьют.
Если из «Дуэли» выбросить зоологические разговоры, то не станет ли она оттого живее?
Пишите теперь в Москву: Малая Дмитровка, дом Фирганг.
Шавровой Е. М., 2 сентября 1891*
1003. Е. М. ШАВРОВОЙ
2 сентября 1891 г. Богимово.
2 сентябрь, г. Алексин.
Простите, многоуважаемая Елена Михайловна, что я так долго держал Вас в неизвестности, относительно «деловых бумаг»*. Для Вас, деловых людей, время — деньги, а я не отвечал целых 3 месяца! Ну да что делать!
Рассказы Ваши мне понравились по обыкновению, особенно «Маленькая барышня»*, но я решил не посылать их Суворину, не повидавшись предварительно с Вами. Нужно поговорить. Вы остановились в «Лоскутной» — Миша вывел из этого заключение, что Вы переезжаете в Петербург. Значит, в Петербурге увидимся?
В Москве я буду около 5 сент<ября>. Адрес: Мл. Дмитровка, д. Фирганг.
Желаю Вам всего хорошего.
Уважающий А. Чехов.
Горбунову-Посадову И. И., 4 сентября 1891*
1004. И. И. ГОРБУНОВУ-ПОСАДОВУ
4 сентября 1891 г. Москва.
4 авг. 1891 г. Москва, Малая Дмитровка, д. Фирганг.
Многоуважаемый Иван Иванович!
