Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Катя Качур
Боль перекосила лицо, слезы струились по морщинистым щекам Нины Ланской, затекая за белый воротничок. Мохаммед, не понимая русскую речь, тревожно застыл в кресле. Ленка, вцепившись в подлокотники, беззвучно ревела. Илюша не видел перед собой ничего. Только бабка Эпоха, закрывшись с ним в грязном туалете, продолжала целовать его страшными губами, прижимать к себе корявым сухостоем рук.
– Эпоха любит Шалушика. Шалушик обнимет Эпоху…
Очевидно, Бог смилостивился над ней, поселив на одну и ту же улицу с подросшим ребенком. Но каким звериным чутьем она вычислила его из множества других детей? Как поняла, что в этом тощем пацане течет ее отравленная химией и нескончаемыми трагедиями кровь? Шалушик орал, вырывался, колотился в безумном страхе… Она приносила ему в блюдечке рис, хлеб, посыпанный сахаром, и сдобную булочку, раскрошенную желтыми пальцами. Самые богатые свои дары. Она пыталась быть нежной, насколько могут исходить нежностью изуродованная людьми оболочка и пробитое сквозь череп сознание. Пришитой челюстью касалась его детских пальцев, елозила по лицу, шее, теплому животу с пупком-пуговицей. Он ненавидел ее, желал смерти. Он не отличался от других людей. Из них двоих он, сам того не подозревая, был гораздо большим чудовищем…
* * *
Наутро Илюша собрал вещи и, поцеловав спящую Ленку, отправился в аэропорт. Купил билет на первый регулярный московский рейс, поднялся по трапу и рухнул мешком в кресло. Кучками арабских специй в иллюминаторе всплыли горы, насыпанные призрачной хозяйкой из молотого шафрана, корицы и горчичного порошка. Зеркальным блюдцем отразило солнечные лучи безразличное море. «Красивое зрелище напоследок» – вспомнились слова Медины, и Илюша схватился рукой за грудь. Крепко залатанное Родькой сердце больше не хотело держать удар. Оно как-то резко ослабло, повисло тряпкой, распустило упругие клапаны. Дышать было нечем. Илюша на автомате нажал кнопку, стюардесса принесла ему нитроглицерин.
– Я вызову скорую по прилете, – сказала она взволнованно.
– Не н-надо, – ответил Илюша, – сейчас от-т-пустит.
Лоб пошел испариной, руки похолодели, он нащупал вверху на панели колесико вентилятора и направил на себя поток холодного воздуха.
«Только не сейчас, – вертелось в голове, – еще одна маленькая встреча…»
Глава 33. Клапан
В тот день Эпоха нервничала и суетилась. Шарахаясь из стороны в сторону, она несколько раз проходила сквозь меня, и я чувствовал, как ее субстанция лихорадочно вибрировала. Наконец, прилипнув ко мне боком, старуха не выдержала:
– Как долго служат эти ваши клапанные заплатки в сердце?
– Ты о чем? – удивился я. – В каждом организме по-разному…
– А у Шалушика?
– У Илюши была новая разработка, как видишь, двадцать лет служила отменно. Ты что-то заподозрила, Эпоха?
– Знаешь, у меня был в юности роман. Я любила своего учителя. Он бросил меня после первой близости, решил, что я падшая женщина, не целочка, в общем. И назло начал встречаться с моей вражиной – девкой по имени Фаня. Мерзкая такая была, уродина. Так Фаня его быстро охомутала, забеременела и женила на себе.
– Зачем ты мне это все рассказываешь? – Я не видел связи между сердечным протезом и ее девичьей историей.
– Их сын родился совершенно больным, и они мучились с ним всю жизнь, представляешь?
– И что?
– Он неделю назад умер, дожил аж до пятидесяти лет, с ДЦП, с аутизмом.
– И в чем проблема?
– Ему, как юродивому, разрешили мотаться по всему миру, он ведь земную жизнь просидел в одном кресле…
– Эпоха, ближе к развязке!
– Вчера он нашел меня и сказал, что его отец – тот учитель, думал обо мне каждый божий день, корил себя, ненавидел…
– Ты, что ли, была симпатичной в молодости?
– Не знаю. Там, где я росла, не было зеркал. Я о другом. Хорошо, что он не увидел меня такой, какой я стала. Он ведь пытался меня найти… Мечтал бросить семью и жениться на мне.
Я тупил. Эпоха, казалось, бредила.
– А еще его сын сказал, что до момента великого перевоплощения остались считаные дни…
– Перевоплощение кого? Во что?
– Увидишь. Ты точно увидишь это первым.
На кладбище спустились сумерки. Опавшие кусты сирени, так будоражившие меня весной, уродливо растопырились голыми пальцами. К ночи подмораживало, лужи стекленели под тонким льдом, как в застывшем холодце, фиксируя желто-бурые листья. Мелкий вечерний дождь постепенно превращался в белую крошку. Я сильно тосковал в такие дни. Кто бы мог подумать, что нас, бестелесных, так же мучили по ночам холода, как и тех, кто обладал скелетом и плотью. Мои сердечники в клинике часто жаловались: выворачивает суставы в дождь, ноют швы, болит позвоночник… Меня деформировало словно замерзающую лужу, сжимало в тисках, ломало по контуру. Протоны рубились с электронами в моих разреженных атомах, как ангелы с демонами в фильмах про апокалипсис. К моим очертаниям жалась маленькая Настенька, переносившая осень совсем уж тяжело. Она хныкала, терлась вокруг замерзшей кошкой и просила рассказать теплую сказку. Я лепил ей всякий вздор, сказок знал мало. Детство моих пацанов прошло мимо, я не вылезал из операционной. Мятущаяся Эпоха сносила Настеньку вихрем. Малышка кричала, дремавший Саня матерился, гнойная бубонная шобола из других столетий скрипела и костерила старуху, не дающую покоя всему кладбищу. Вдруг на тропинке, ведущей к моей могиле, появилась шаткая фигура. Мы все очнулись и уставились вниз, пытаясь сквозь снежную морось разглядеть ночного гостя. Расхристанный, с рюкзаком через плечо и пакетом из дьюти-фри в руке, к моему захоронению шел Илюша.
– Почему ты без шапки? – возмутился я. – Простудишься, будешь валяться с температурой!
– Застегни куртку, Шалушик, – пуще прежнего заметалась Эпоха, – смотри-ка, у него одна футболка внутри!
– Эй, хирург, видишь, какой он бледный? – захрипел Саня.
– Носогубный треугольник посинел, одышка, предынфарктное состояние, – я присматривался к брату и не мог понять, какого черта ему здесь нужно.
– Дядя, иди домой, иди в тепло! – надорванно кричала Настенька.
Но Илюша не слышал. В отличие от крематория, где он еще способен был воспринимать мою речь, могильник четко разделял наши пространственные пласты. От возни мертвецов лишь сильнее завывал ветер и злее шептались верхушки деревьев. Брат сел прямо на гранитную плиту возле моего памятника, достал из пакета две баклажки текилы и запечатанный набор бокалов для коньяка. Раскупорил бутылку, разорвал упаковку, пустив бумагу и целлофан по ветру. Разлил в два стакана бесцветное содержимое и, озарив мое лицо на камне щелчком зажигалки, затянулся «Ротмансом».
– Ну что, Р-родик, выпьем? – Он поднес наполненный бокал
