Пришельцы и анорексия - Крис Краус
Машины встали. Грэвити тяжело опускает голову на руль.
На часах пять вечера и прямо сейчас вы услышите мировые новости, спонсор новостей «Транс-тех»…
6. Укоренение
Над сгущающейся темнотой на мосту Уиллис-авеню слоган Ньюпорта: «Живи в удовольствие». Пробка наконец начала двигаться.
Через несколько минут она уже в аудитории 204, освещенной люминесцентными лампами, в колледже Туро, ходит взад-вперед перед шестнадцатью взрослыми Черными американцами, пуэрториканцами и испаноязычными иммигрантами, которые сидят на пластиково-металлических стульях. Она повторяет тему прошлой недели «Что такое предложение?» «Получается, каждое слово, — продолжает она, пытаясь перефразировать, — в каждом предложении относится либо к подлежащему, либо к сказуемому». Она занимается этим уже третий год. «Подлежащее сообщает нам, о чем или о ком мы говорим, мы подчеркиваем его одной линией». Она ждет, пока все начертят линии в рабочих тетрадях. «Сказуемое сообщает нам, что этот кто-то или что-то делает, мы подчеркиваем его двумя линиями». Всё ли им понятно, думает она. «Давайте придумаем предложение. Кто-нибудь может составить предложение? Назовите какие-нибудь слова». Сегодня группа непривычно вялая. «Нужны какие-нибудь слова».
Все молчат. Из-за этого говнюка Алана она опоздала на пятнадцать минут, а здесь почти у всех дети и работа. Она знает, что они рассержены. «Ну ладно, — уговаривает она, — давайте начнем с существительного. Что такое существительное?»
— Человек, — неохотно отвечает высокая черная женщина спортивного телосложения.
Грэвити улыбается, вспоминает, что эту женщину зовут Синтия.
— Хорошо. Например, Синтия. Или место, например, Африка. Или вещь, например, машина. Нам нужно существительное. Синтия, назовете еще одно?
Синтия пристально смотрит на Грэвити: «Мэ-ри».
— Да, хорошо, — отвечает Грэвити, делая запись на доске. — Мэри — это подлежащее. Существительное — ядро подлежащего. Подлежащее лежит в корне предложения. Без прилагательных «Мэри» — простое подлежащее, но ничего страшного, пусть будет простое. Давайте подберем для нее сказуемое. Что Мэри делает?
— Она поет, — говорит Изабелль Ривера, статная женщина лет тридцати пяти, на родном испанском она тоже не умеет писать.
— «Мэри поет», — пишет Грэвити. — Хорошо, но это предложение для детского сада. Разве нам больше нечего сказать?
— Что она поет? Почему она поет?
— Песню, — предпринимает попытку Чарльз. Крепкий моложавый мужчина в рубашке и галстуке. Он напоминает продавца автомобилей.
Грэвити знает, что они над ней стебутся. Нерешительно улыбаясь, она записывает предложение на доске, затем поворачивается к этим шестнадцати людям, смотрит прямо на них. «Какую песню?»
«Хорошую песню», — выкрикивает Чикита. Грэвити знает, что Чикита действительно медленно раскачивается, и не отстает от нее. «„Хорошая“ — нехорошо, хотелось бы найти что-нибудь поинтереснее».
Раина, подруга Синтии, презрительно смотрит на Грэвити, одетую в бесформенную льняную юбку и кардиган. «Мэри поет песню о разобщении и неуважении», — парирует она, пародируя закадровый голос. «Вместо разобщения ей нужно петь об общности внутри сообщества, не о разобщении, а о просвещении». Хлопок, щелчок: «Синтия, дай пять».
«Вы уверены, что не хотите перевестись в группу Соч-3?», — спокойно спрашивает ее Грэвити. «Однозначно нет». — «Окей», — бормочет Грэвити, и обращается к Рут, воцерковленной женщине с задней парты.
«Мэри поет грустную песню». — «Хорошо, — записывает Грэвити, — и почему она это делает, Рэймонд?» — «Хмм… потому что у ней всё плохо?», — снисходительно предполагает Рэймонд. «Да, допустим, подходит. Но — это разговорный английский, а мы здесь учим английский как в учебниках».
«Мэри поет грустную песню, потому что у нее плохо идут дела», — говорит Кармела. «Хорошо, спасибо, Кармела». Кармела улыбается.
«И если Мэри — это подлежащее, то что является сказуемым?» Занятие наконец раскачивается. «Эмм, „плохо идут“?» — «Да, и это тоже». — «Всё остальное!» — уверенно отвечает Иветт, подруга Рут.
«Хорошо, отлично, Иветт. Вот видите — я так и знала, что вы всё это знаете. Мэри подчеркиваем одной линией, сказуемое — двумя». Она продолжает объяснять, проводит дробные линии под предложением, наконец-то разобрались, она поворачивается к классу с ликующим видом. «И почему, — спрашивает она, — это важно?»
Тишина. Все смотрят на нее с любопытством. И вдруг этот вопрос кажется таким огромным, что на него невозможно ответить. «Это важно, потому что если вы найдете корень предложения, сердцевину подлежащего, всё остальное встанет на свои места и вы не запутаетесь, — ее глаза заволакивает пелена, она громко сглатывает. — Во время чтения».
Чарльз смотрит на нее, и в его взгляде мелькает что-то вроде сострадания, теперь ей надо переключиться, продержаться два следующих часа. «Ладно, давайте посмотрим, что про это написано в учебнике. Откройте страницу 52, начнем с Регины, которую мы еще не слышали. Называйте сначала подлежащее, затем сказуемое».
Она снова в порядке, будто ничего и не случилось.
7. Отчаяние
Примерно в половину десятого вечера она снова дома в одиночестве, на ней обычная одежда, какие-то джинсы, свободная белая рубашка, она включает музыку, тушит свет и садится на пол, чтобы разложить Таро. Есть что-то ведьмовское в ее лице, освещенном пятью белыми свечами. Она тасует колоду в ритме музыки на кассете, сбрасывает и вытаскивает карту. Ей не нравится то, что она видит, и она вкладывает карту обратно в колоду, снова тасует. С осторожностью вытягивает еще одну карту. Раскладывает три карты сверху: четверка Кубков, шестерка Жезлов, Шут. Четвертая карта — Смерть. Она тянется к телефону и делает то, чего ей делать не хочется, — звонит Мэттью.
«Я уже давно сплю, оставьте сообщение после сигнала».
Она вешает трубку и звонит Фионе. «Привет, прямо сейчас Фиона и Майкл не могут подойти к телефону».
Кассета заканчивается. В квартире сверху скандалит пара, крики, вой, удары. Она надевает куртку, выходит на улицу. На Второй авеню вечер только начался. Вой сирен и потоки автомобилей, пьяные биржевые брокеры и народ из Нью-Джерси. Она идет сквозь всё это, вниз по Второй авеню, мимо дохлых уток, развешанных в витрине китайского ресторана, — она словно исследовательница. Глаза открыты, серебряные кольца в ушах, шляпка-клош.
На 9-й улице ее путь пересекает мотоцикл. Снова сирены. Она слышит мелодию, уносящуюся всё дальше, какая-то группа играет прямо на улице, гитары и скрипка, барабан конга, женский голос —
Зум голли голли голли
Зум голли голли
Бог взлетает, словно самолет!
Разве это не та же песня, которую сто лет назад Грейс и все остальные пели Сананде в Новой Зеландии?
Толпа молодых людей разного цвета кожи стоит и
