Инфракрасные откровения Рены Гринблат - Нэнси Хьюстон
Симон лежит на земле, его лоб сильно кровоточит. Человек шесть прохожих окружают беднягу, помогают ему встать. К счастью, совсем близко есть лавочка. Ошеломленная Ингрид садится рядом с мужем.
«Ей тоже может стать дурно, — говорит себе Рена, — почему нет, все бывает. Но завтра утром я сяду в самолет, обязательно сяду. Ничто мне не помешает…» Она достает из кармана бумажный платочек, осторожно вытирает кровь с отцовского лба.
— Ghiaccio![232] — восклицает какой-то парень.
Ну конечно! Им нужен лед. Рена бежит в кондитерскую-пекарню, сверкающую хромированным оборудованием, благоухающую шоколадом. Посетителей много, все одеты дорого и шикарно. «Ghiaccio!» — повторяет она молоденькой официантке, пытаясь жестами объяснить случившееся. Мозг помимо ее воли отмечает детали внешнего вида собеседницы: тщательно нанесенный макияж, отлично сидящую униформу, розовые оборки фартучка, лиловые ленты в волосах, пурпурный лак на ногтях. «Все бы отдала, чтобы снять ее… как друга… как заложницу…»
Девушка передает ей лед: красивый целлофановый пакет с маленькими белыми кубиками. О, grazie! grazie![233] Рене хочется расцеловать ее.
Выскочив на улицу, она издалека замечает на газоне в центре площади живую картину «Туристы в беде», составленную членами ее семьи. На лавочке сидит старик с окровавленным лицом, вокруг суетится растерянная жена, добросердечные прохожие отправились по своим делам. Рена присоединяется. «Да, я дочь этого человека, и думать мне нужно только об этом. Не о беспорядках во Франции, не о кельях монастыря Савонаролы, а об этом. Вот лед, папа! Не волнуйся, все будет хорошо, я люблю тебя, папочка…»
Глаза у Симона закрыты.
— Как ты?
— Ничего, ничего.
— Рена, — дрожащим голосом говорит Ингрид, — все сказали, что нужно вызвать «скорую» и отвезти его в больницу.
— Сказали на английском?
— На английском, на итальянском… Да какая разница, главное, что я поняла! Все это не имеет значения, потому что твой отец не желает.
— Нужды нет, — бурчит Симон и поднимает руку. — Я в полном порядке.
— Возьми лед… — Рена передает пакет со льдом мачехе и просит отца: — Покажи-ка мне свой лоб.
Ингрид приподнимает салфетки, Рена видит шишку размером с куриное яйцо, и у нее падает сердце.
— Возможно, люди правы, и для очистки совести мы должны завернуть в больницу, чтобы тебя осмотрел врач.
— Поедешь, папа? — заискивающим тоном спрашивает Ингрид.
— Уж точно не на «скорой», — отвечает Симон. — В городе полно настоящих раненых, нуждающихся в помощи санитаров.
— Возьмем такси, — решает Ингрид, — Водителям такси наверняка известны адреса больниц.
— У тебя достаточно су, Ингрид?
— Да, у меня полно евро. Я почти ничего не потратила, все были так щедры и любезны с нами…
Они помогают Симону встать. Его шатает. Я брежу. Рена поднимает руку, к бровке подъезжает такси, притормаживает… и несется прочь: водитель заметил промокшие от крови салфетки.
— Наденем на него шляпу, — говорит Рена, — иначе никто нас не повезет.
— Можно, папа?
— Mollo, mollo[234]…
В следующую машину они усаживаются небыстро, со всеми возможными предосторожностями, и водитель нетерпеливо фырчит.
Совсем как ты когда-то, — говорит Субра.
«Нечего бить копытом, синьор, уж вы мне поверьте. Счетчик крутится — не в ваших интересах торопить его. Зачем подгонять время, хотите, чтобы настал день, когда вы рухнете посреди площади Сан-Марко и раскроите себе голову? Не спешите, этот проклятый день неизбежно наступит!»
— Ospedale[235], — произносит она громко и отчетливо, с почти материнской снисходительностью к молодому остолопу.
— Spedale degli Innocenti?[236] — спрашивает он, поймав ее взгляд в зеркале.
«А что, вполне логично, все туристы хотят попасть в роскошную картинную галерею… — Рена хохочет в голос. — Нет, нет, я не невинна, никто здесь не может похвастаться невинностью. Нет, не так — весь мир невинен, а я не Беатриче Ченчи…»
— No, — говорит она, сдерживая смех. — Un ospedale vero[237].
— Il quale?[238] — раздраженно спрашивает таксист.
— No lo so, non me ne importa un fico![239]
— Signora!
— II piii grande, il migliore — mo, perfavore, subito presto![240]
Arcispedale[241]
Час пик, улица Национале стоит. Рена и Ингрид держат Симона за руки.
— Все хорошо, все в порядке, — бормочет он, не открывая глаз.
Голоса дикторов и музыка, одинаково идиотские и истеричные, сменяют друг друга у радийного микрофона, получается какой-то бесконечный рекламный джингл. Рена вспоминает другие гонки на машине: когда они ехали рожать туссена, у нее отошли воды, и водитель заставил ее подписать бумагу с обещанием оплатить химчистку чехла. В Джампуре и Каире, где никто не соблюдает правила и все полагаются на судьбу, поездка на машине напоминает адреналиновый аттракцион. Много раз она мчалась в Орли, чтобы доставить к самолету Алиуна, которому срочно понадобилось заменить коллегу на процессе в Дакаре, или на вокзал Монпарнас — забрать Тьерно, вернувшегося из зимнего лагеря… Кажется, она полжизни провела в пробках, нетерпеливо глядя на часы и травясь выхлопными газами. Все потрясающие изобретения эпохи Возрождения — производство часов, счетных механизмов и покорение человеком природных энергий — закончились вот этим: машина парализована. Застряла между шумными агрессивными чудовищами, которые выдыхают химические яды, убивая озоновый слой.
— Ессо[242], — сообщает наконец водитель, и Ингрид торопится расплатиться.
— Смотри, папочка, узнаешь? — спрашивает она. — Здесь мы тоже бродили в первый вечер, когда не могли найти гостиницу!
Они оказались на площади у величественного здания Больницы Санта-Мария-Нуова. Вот оно что! Архибольница — самая древняя из ныне действующих больниц Флоренции[243]!
— Все хорошо, все в порядке, — как заклинание повторяет Симон, пока они медленно проходят внутрь и попадают в PRONTO SOCCORSO — приемное отделение неотложной помощи.
Их принимают быстро, деловито и очень вежливо…
«Мне это снится…» Рена вспоминает бесконечное мучительное ожидание в разных парижских больницах, среди десятков других перепуганных родителей с хныкающими детишками на руках или на коленях. Ожидание, заполнение бумаг, ожидание, формальности, ожидание, страховка, ожидание. Запах мочи и хлорки, растворимого кофе и поноса, застарелого пота и отчаяния.
Здесь все иначе. Администраторы улыбаются, медсестры улыбаются, врачи кивают: сейчас, сейчас, через пять минут, не волнуйтесь! Симона на каталке везут на рентген.
Как же все цивилизованно!
Aspetto primo[244]
Женщины спокойно сидят в зале ожидания.
— Мы правильно поступили, — говорит Ингрид.
— Конечно, — откликается Рена.
— Теперь все наладится.
— Не сомневаюсь. Ты была бесподобна, Ингрид.
— Ну что ты, я ничего особенного не сделала. Это ты управилась с ситуацией, как настоящий… руководитель. Ничего удивительного
