Сочувствую, что вы так чувствуете - Ребекка Уэйт
– Пускай Элис ко мне не суется, – говорит Ханна, – ей тут небезопасно.
– Здесь безопасно, – возражает Майкл и опять поворачивается к матери: – Мама, скажи ей. Хоть что-то скажи.
Но мать все смотрит на руки, хоть теперь пальцы и успокоились. Она не отвечает. Ханна как Медуза горгона – обратила ее в камень.
«Они меня боятся», – думает Ханна. Все боятся – ее мать, брат, социальный работник, даже сладкоголосая доктор Уолш с загадочным конским хвостом. Ханна опасная, и ее нужно держать под замком. Из глубин памяти она выуживает тот факт, что ее мать это предвидела. Мать всегда знала.
– Прости, – говорит Ханна.
Дверь открывается, и в кабинет входит блондинка.
– Давай устроим тебя здесь, Ханна, – комната готова, и я тебе сейчас все здесь покажу. Твоей маме тоже можно с тобой.
Мать Ханны встает и поднимает с пола сумку, которую Ханна сперва и не заметила. Это старый рюкзак Ханны – тот, с которым она ездила в школу.
– Я тебе кое-что принесла, – говорит она, перехватив взгляд Ханны. Первые ее слова после приветствия.
Что принесла?
– Ханна, я пойду, – говорит социальный работник, – а с тобой останутся Натали и мама. Хорошо?
Она кивает всем – или, возможно, только блондинке – и выходит из кабинета.
Блондинка забирает у матери Ханны рюкзак. Больше Ханна свои вещи сама не носит.
– С твоим братом мы пока попрощаемся, – говорит блондинка.
– До скорого, Ханна, – говорит Майкл. Он тянется к ней, и Ханна осознает, что он ее обнимает. На ее памяти они еще не обнимались, разве что, возможно, в глубоком детстве. Сейчас Ханна понимает, почему Майкл не особо часто обнимается, – он не умеет это делать.
– Говори им что хочешь, – Ханна высвобождается из его неловких объятий, – без разницы. Они и так все знают.
– Все будет хорошо, – успокаивает ее Майкл, – тебе просто отдохнуть надо. И поправишься.
Ханна, утонувшая в собственной усталости и страхах, не замечает, что Майкл в слезах.
Ханна с матерью шагают следом за блондинкой.
Лишь спустя несколько дней, когда Ханна хотя бы немного выспится, когда подействует оланзапин, а диазепам приглушит страхи, когда голос стихнет, а черная фигура исчезнет, – лишь тогда до Ханны доходит, что ее положили в психиатрическую клинику. Ей объясняют, что происходит, объясняют (неоднократно), под какую статью Закона о психическом здоровье подпадают ее действия, но пока это остается для Ханны непонятным.
Поэтому запрет покидать больницу становится для Ханны неожиданностью. Она уже не помнит о том, как ее сюда привезли, и о предшествующих событиях, однако допускает, что вела себя странно. Когда потом ей возвращают телефон, Ханна видит сообщения, которые отправляла перед тем, как убежала из общежития. Она помнит лишь первое, адресованное Элис и намного более связное, чем все последующие.
Ей с трудом верится, что этот бред написала она, и все же вот они, в папке «отправленные»: Кеми, Тому Ли (с ним она со школы не разговаривала), Сьюзен, матери, разным другим людям, с которыми Ханна давно утратила связь, но которым не повезло оказаться у нее в разделе «контакты». В сообщениях извинения за собственные преступления чередуются с жутковатыми пророчествами о том, что с ней вот-вот случится, и заверениями, что винить в этом себя никому не стоит. Судя по всему, после сообщения, отправленного Элис, правила пунктуации вылетели у Ханны из головы, поэтому расшифровать дальнейшие эсэмэски сложновато. Она сгорает от стыда.
В следующие две недели к ней приходят посетители, но Ханна, одурманенная лекарствами и собственным страхом, способна лишь взволнованно предупреждать их об опасности или тихо плакать. Позже в воспоминаниях жизнь для нее поделится на две части: до сумасшествия и после. Жизнь «до» навсегда закончилась, к ней не вернуться.
Но пока, в день госпитализации, у нее еще психоз и она «имеет недостаточные представления о собственном состоянии» (по определению доктора Уолш). Ханна знает, что она в больнице, однако почти не сомневается, что доктора и медсестры желают ей зла. Сопротивляться Ханна бросает лишь потому, что не видит в этом никакого смысла.
Они с матерью следуют за блондинкой в больничный стационар. Ханна шаркает ногами, чувствуя себя тысячелетней развалиной.
Блондинка быстро ведет их по коридорам: вот мужские и женские туалеты, женская комната отдыха, помещение для стирки, приемная врача, небольшая столовая и комнаты для творчества. Ханна на все это не обращает внимания. Она рассматривает остальных пациентов стационара. Мимо проходит девушка примерно ее возраста, ненормально худая. На лице у нее что-то вроде болячек. Из рукавов не по размеру просторной футболки неловко торчат тонкие руки, сквозь жидкие волосы, кое-как собранные в хвостик, белеют залысины. Глаза на костлявом лице запавшие, с темными тенями, похожие на глазницы черепа. Девушка на Ханну не смотрит, хотя наверняка чувствует на себе ее взгляд. В женской комнате отдыха беззвучно плачет пожилая женщина. Все это Ханна отмечает почти бесстрастно.
За блондинкой они проходят в другой коридор, где им показывают женский душ и палату Ханны, маленькую, с узкой кроватью, на которой лежат белая подушка и простыня. Еще в палате есть хлипкий с виду платяной шкаф и раковина с одним краном.
– Я скоро вернусь, – говорит блондинка и исчезает, оставив Ханну с матерью в палате.
– Вроде довольно уютно, – произносит немного погодя мать.
Ханна смотрит в окно. Вид на парковку. Решеток на окне нет, и все-таки Ханна подспудно знает, что окно заперто.
Мать подходит к шкафу и распахивает дверцы.
– Вешалок нет, – говорит она, – только полки. Одежда помнется.
Ханна протягивает руку к крану. Срабатывает датчик движения, и течет вода, но, похоже, она все время одной температуры, очень холодная. Зеркало над раковиной не стеклянное, а из пластмассы, искажающей изображение.
– Я не желала тебе такого, – говорит за спиной мать.
На миг Ханну осеняет осознание совершенного ею поступка, она разбила сразу два сердца, свое и матери, но эта мысль гаснет почти так же стремительно, как вспыхнула.
Блондинка возвращается. Она приносит рюкзак Ханны и вручает его Ханне вместе с какой-то брошюрой, а после рассказывает про распорядок дня, медицинские обходы и прием лекарств. Словно школа-пансион, только очень строгая.
– Мэм, вы уходите? – спрашивает блондинка.
– Я к тебе завтра приду, Ханна, – обещает мать.
Ханна невозмутимо смотрит на нее. Мать не вернется, она это знает, но говорить об этом не видит смысла.
– Тебе надо отдохнуть, – говорит мать, – попробуй поспать.
Мать подходит к ней, и Ханна уже готовится терпеть очередные объятья. Однако руки матери ненадолго поднимаются и опускаются, так и
