Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Юзеф Игнаций Крашевский
Скоро граф и отец Гуарини ушли, оставив наедине двух супругов, что было лучшим средством привести королеву в хорошее расположение духа.
IV
В царствование двух Августов самым любимым, но и дорого стоящим развлечением была опера и музыка. Еще во времена Августа Сильного состав певцов в опере был замечательный; в царствование его сына он также не ухудшился: Август III восхищался музыкой, к тому же она избавляла его от разговоров, которых он не любил, а между тем не мешала ему погружаться в мечтания, что составляло для него любимое препровождение времени.
Вокальную музыку исполняли двадцать французских певцов; во главе их стоял композитор Луи Андре; также между ними были немцы, как, например, Гетцель, и итальянцы, Аннибали — альт, который занимал первое место. Придворный оркестр состоял из пятидесяти человек под управлением славного Гасса, фиктивного мужа Фаустины: между ними в особенности выделялись два композитора, один концертмейстер и несколько солистов. Кроме этого, еще был польский салонный оркестр; им управлял Шульце, и в нем насчитывалось до семнадцати человек. Этот оркестр король брал с собой в Варшаву, когда он выезжал туда надолго.
На сцене игрались оперы и французские комедии; всего исполнителей было: 11 актеров и 16 актрис; для разнообразия иногда шел французский балет, состоящий из 60 французов, во главе которых стоял Фавьер.
Но кто мог высчитать, сколько все это стоило! Громадные суммы шли на эти затеи и на содержание людей. Когда шло представление оперы Гааса (либретто для нее было составлено Метастазио) в триумфальном шествии кесаря, победителя варваров, выступало сто лошадей, весь римский сенат, рыцари, ликторы, легкая и тяжелая кавалерия, пехота; для военной добычи понадобилось золото и серебро, так что нужно было все это взять из королевского хранилища.
Зрелище было восхитительное; еще осталось памятным в тот вечер, что в восторге барабанщик пробил дыру в барабане. Всего на сцене было 250 человек; опера была освещена 8000 восковых свеч, а из Парижа специально для постановки этой оперы был выписан машинист Сервандони.
Представление некоторых опер обходилось до 100000 талеров. Необыкновенное впечатление на Августа III производила Фаустина Бордони, все еще прелестная собой и чарующая своим пением. Несколько месяцев подряд повторялась одна и та же опера и никогда королю не надоедали эти постоянно повторяющиеся мотивы. Именно в это самое время, о котором идет речь, рядом с примадонной Фаустиной появилась Тереза Альбуци Тодечи, которую называли второй Фаустиной; она не была моложе первой, но красивее ее и такая же бойкая и смелая; все говорили, что ей покровительствует Брюль.
В тот день на сцене шла опера "Клеофида". Король уже сидел в ложе; театр был полон; час начала прошел, но занавес не поднимался; в этом было что-то необычайное, но итальянские актеры, а в особенности дива Фаустина, имели свои привилегии; все ожидали терпеливо; между тем за кулисами подымалась буря. Фаустина не хотела петь вместе с Терезой… Тереза клялась, что с мерзкой Фаустиной не выйдет на сцену; что между ними произошло, что их поссорило, для всех было загадкой. Обе бранились злобно, с страшным ожесточением, но даже в своем волнении ни одна не проговорилась, что послужило поводом этого несогласия. Возле стояла Пилайа, певица третьего разряда, сложив руки, прислушивалась к потоку отборных уличных выражений, усмехаясь, как зритель на самой лучшей комедии. Однако некоторые возгласы доносились в залу, и Сулковский послал пажа узнать, что там такое. Паж возвратился, не зная, что сказать, кроме того, что унять бурю в состоянии один трезубец Нептуна. Граф шепнул что-то на ухо королю и послал за Гуарини, который был мастером смирять и укрощать все ссоры. Тем временем Фаустина и Тереза стояли одна против другой, как бы готовясь вступить в рукопашный бой, обе одетые в костюмы, не обращая внимания, что гнев портит румяна на их лицах и мнет богатые платья, в которых они должны были выходить на сцену. В отдалении индейцы и греки в театральных костюмах, некоторые с трубками в зубах, спокойно слушали этот дуэт проклятий. Вероятно, дело дошло бы до поединка, если бы вовремя не явился Гуарини; при виде его, обе замолчали и как будто имели сильное намерение общими силами броситься на непрошенного посредника. Гуарини посмотрел на них и сначала оттащил в сторону Фаустину и, должно быть, ласковыми словами начал ее уговаривать. Тишина ожидания наступила после переполоха; слышно было только настраивание инструментов в оркестре. Бордони прямо от отца Гуарини подошла к зеркалу, что было хорошим признаком; а патер взял на допрос Альбуци, грозя ей пальцем; Терезе хотелось заплакать; он долго ей что-то нашептывал, наконец, развел руками и воскликнул:
— Успокойся, и смотри, если заупрямишься, милейшая Тереза, то как бы тебе не полететь с печки вниз головой. Довольно. Пусть оркестр начинает увертюру. Король ждет.
В эту самую минуту на сцену вышел Брюль; сначала он поздоровался с Фаустиной, потом с Альбуци, которой сделал какой-то знак; тут раздались первые звуки оркестра, и все заняли свои места.
Отец Гуарини кивнул министру и повел его через тесные проходы, где помещались машинисты с громами, бурями, богами (которых на проволоках спускали на землю); наконец, они дошли до небольшой комнаты; здесь были разбросаны все принадлежности женского туалета: по всему можно было догадаться, что это была уборная одной из тех барынь, которые за минуту перед тем, так отчаянно бранились, а теперь исполняли роли, полные счастья и веселья.
Гуарини и Брюль оба были сильно утомлены; они молча уселись рядом; патер улыбался.
— Здесь, — сказал он, — никто нас не подслушает, никто не увидит; это — убежище этой змейки Альбуци и мы в полной безопасности. Потолкуем… — И он хлопнул своей широкой ладонью по колену собеседника.
Брюль наклонился к уху иезуита.
— План в руках Лихтенштейна; поезжайте с ним в Вену.
— Отлично, — отвечал патер, — я уже приготовил королеву. Я знаю, что Сулковский грозится нас всех выгнать со двора; хочет оттолкнуть короля от жены и предложить ему другую… — Иезуит засмеялся и пожал плечами, — немножко поздно подумал об этом.
Лицо Брюля сделалось пасмурно.
— С такой честной натурой, как наш король, нужно уметь, как поступать, — продолжал Гуарини. — Он не виноват, что в наследство по отцу получил его страсти и вынужден с ними бороться. Вот это-то и есть, что в писании
