Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Юзеф Игнаций Крашевский
— Да, произведение маэстро, но возьми его, возьми.
Граф поскорее закрыл крышку и хотел унести ящик, но король удержал его за руку.
— Подожди, пусть не будет соблазна для других; поставь там в углу; а потом увидим, сожжем…
— Такую чудную картину!..
Король замолчал и курил трубку. Граф задвинул ящик под диван и вернулся на свое место.
Все еще находясь под впечатлением красоты картины, Фридрих шептал:
— Дьявол во плоти!.. — и пожал плечами. — Но, как она хороша!.. Если бы там не было Марса и Венера могла бы переодеться в кающуюся Магдалину, я бы ее повесил в кабинете.
— Ваше величество, разве можно обращать внимание на неприличное содержание? Ведь здесь ценится кисть художника.
Король на это ничего не сказал.
— Я сейчас должен исповедаться у Гуарини.
— Ваше величество, — проговорил граф, — поверьте, сам патер с удовольствием взглянул бы на такую картину и не подумал бы об исповеди.
— Экий ты распутник! — пробурчал король. — Молчи лучше! Довольно!
Разговор о Венере Тициана закончился. Брюль не приходил, король несколько раз спросил о нем.
Сулковский вздохнул. Август посмотрел на него.
— Как видно, Брюль хочет занять мое место при его величестве, — сказал граф, — а это очень больно для вашего покорного слуги. Могу признаться, что за одно это я мог бы его не любить.
Король значительно кашлянул.
— Я не спорю, что он человек полезный, но имеет свои недостатки, — продолжал граф, — и я его опасаюсь; он во все вмешивается, все старается захватить в свои руки; кроме того, сорит деньгами… любит роскошь…
— Ого, ого! — проворчал король.
— Точно так, ваше величество.
— Его ценил мой отец, и этого достаточно, — проговорил коротко Август.
Граф, грустный, замолчал; королю стало жаль его.
— Не бойся, Сулковский, — сказал он, — для вас обоих найдется место; но ты у меня всегда останешься первым.
Он проговорил столько слов, что это было даже удивительно. Граф с чувством поцеловал его руку, король же прижал его к своей груди.
— Ты мой старый приятель, но Брюль мне нужен.
Граф не имел намерения продолжать сегодня начатый разговор, но не думал оставлять совершенно этот план удаления своего соперника; но действовать на короля постепенно — было лучшим средством придти к хорошим результатам; он не мог прямо обвинять Брюля, но с беспокойством замечал, что Фридрих все более привыкает к министру.
Король спокойно покуривал трубку, моргая глазами, что означало полное удовлетворение своей судьбою.
В дверь кто-то постучался. Это возвестило приход кого-то из привилегированных особ, которые входили без доклада, и, вероятно, это был никто другой, как падре Гуарини или Брюль. Вошел Гуарини с почтительной улыбкой; король дружески кивнул ему головою, но, продолжая курить трубку, моргал глазами. Сулковский молча стоял в стороне. Иезуит тотчас же заметил под диваном ящик и, как будто удивленный присутствием незнакомого предмета, поспешил осведомиться, что там такое? Заметив это намерение, король сильно покраснел и с упреком взглянул на графа. Сулковский подошел к Гуарини и шепнул ему что-то на ухо, а Фридрих, заранее оправдываясь, едва внятно произнес:
— Я не знал, что там такое, даже не хотел смотреть. Мифология.
— Эх! — смеясь, отвечал Гуарини. — Мифология может быть опасна для вашего величества, но для меня старика она не представляет ничего опасного…
Сулковский уговаривал, Гуарини не уступал. Король был сильно сконфужен и сердился на своего любимца; но иезуит стоял на своем и беспрестанно твердил:
— Но раз эта вещь принесена, ее следует посмотреть.
Положение графа было неприятное. Как бы то ни было, король был скомпрометирован этой картиной, а между тем в глазах света он старался слыть за человека строгих правил.
— Слушайте, — обратился Гуарини к графу, — если вы мне не покажете картину, я могу думать, что вы принесли Бог знает какую непристойность, и вы, желая двум богам служить: управлять государством и заниматься искусством, одно из двух не выполняете хорошо, потому что разом за двумя зайцами не гоняются.
Последние слова укололи графа, и он отправился за ящиком, иезуит за ним; король отвернулся к окну. Крышку подняли, и патер, всплеснувши руками, воскликнул:
— Это дивная вещь, образцовое произведение! Но что же вы говорили, почему содержание безнравственно? Напротив, виновных встречает заслуженное наказание! Вулкан их накрывает, а Вулкан здесь представляет божескую справедливость. Что же касается Венеры, бедняжка немного неодета…
Иезуит замахал руками.
Король взглянул на него, обрадованный таким пояснением.
— Покажи мне, покажи! — просил он Сулковского
Граф снова принес ящик, и король с видным вниманием присматривался к Венере, но случилось то, чего все опасались, что могло быть худшим наказанием за излишнее любопытство: пока все, наклонившись, восхищались злополучной Венерой, дверь вдруг отворилась, и на пороге показалась, как мстительный призрак, гордая и суровая Жозефина.
В одно мгновение крышка захлопнулась, патер отскочил к окну, король бессмысленно устремил свои взоры в потолок, а Сулковский ловко отступал с ящиком, стараясь его припрятать; но разве может что-нибудь скрыться от глаз завистливой и подозрительной женщины? Действительно, Жозефина отгадала все, покраснела и, нахмурив брови, быстро подошла к королю, который встал при ее приближении.
— Сегодня у нас идет опера, поет Фаустина, — сказал он.
— Да, — отвечала королева, посматривая на Сулковского, — но я вижу, что вы были чем-то заняты. Граф что-то старательно прячет. Что же это такое может быть? Мне интересно знать.
Жозефина сама занималась рисованием и любила живопись, но король, зная ее необыкновенную скромность, доходившую до крайности, совсем растерялся.
— Довольно интересная картинка, — отвечал король, — но немного вольного содержания; из мифологии.
Разгневанная Жозефина посмотрела на графа.
— Я тоже ценю искусство, — произнесла она, — но не такое, которое служит животным инстинктам человека; тогда самая лучшая кисть теряет все свое достоинство.
У королевы было предчувствие, что ей не следовало смотреть картину, но она ее представила себе в худшем виде, нежели та была на самом деле; Сулковский верно угадал, что она очень рассердилась на него. Некрасивой королеве всегда казалось, что у нее отнимут мужа; что придворные вовлекут его в такие же интриги, как и покойного отца, и прямой дорогой к тому было рассматривание картин подобного содержания. Но отец Гуарини ловко поспешил замять этот разговор и начал рассказывать о ссорах актеров, как ему всегда приходилось их мирить и как они снова принимались за старое с новым усердием. Но королева была задумчива и пасмурна, она не умела, да и не видела надобности, скрывать свои чувства. Король ожидал с глазу на глаз строгого выговора, зачем он позволяет графу такие смелые выходки; он все только вздыхал и с нетерпением ожидал часа
