Невозвратный билет - Маша Трауб
– Случилось то, что люди – идиоты, – обычно констатирует мама. – И без чувства юмора.
– Ты опять неудачно пошутила? – уточняю я, гадая, чем мне грозит очередная мамина шутка. Она предпочитает жанр черного юмора.
Вот хотя бы последний случай. Как всегда, я куда-то ехала. Телефон лежал в сумке. Никаких важных звонков я не ждала. Припарковавшись около дома, достала телефон и увидела четыре пропущенных звонка от мамы. Я сделала круг вокруг дома, чтобы успокоить нервы. Мама могла позвонить и своему любимому зятю, и своему любимому внуку, а уж они бы точно мне перезвонили. Или она опять оставляет «проблемные» звонки для меня, решив не беспокоить дорогих ее сердцу мужчин. Зятю моя мама пишет регулярно. Не перестаю восхищаться ее умением подбирать синонимы и определения к слову гений. «Гениальный гений, гениальнейший из гениальнейших, гений чистой воды, абсолютный гений, алмаз среди гениев» и так далее. Но что потрясает еще больше – мой муж в это верит и готов исполнить любой каприз тещи. Любимому внуку моя мама просто отправляет деньги. Он благодарит бабушку и приходит ко мне с отчетом. Что означает – я должна компенсировать маме траты на подарок для внука. Такой у нас круговорот денег в семье.
Опять припарковалась, сделала вдох и выдох.
– Что случилось? – спросила я, решив на всякий случай не глушить мотор.
– Манечка… – воскликнула радостно мама, – как хорошо, что ты позвонила!
Манечка… все, капец, как говорят сейчас дети.
– Ты можешь объяснить, что мне не нужна никакая опека? – продолжала мама. – Тем более от этого государства! Когда государство обо мне заботилось? Почему они вообще ко мне пришли? И чем мне это грозит? Я что, больная? Слабоумная? Да мне моих лет никто не дает! Я ехала недавно на такси, и Ашот сказал, что я выгляжу максимум на сорок!
– Ну, раз Ашот так сказал… – Я лихорадочно пыталась сообразить, о какой опеке идет речь.
– Вот, поговорите с моей дочерью, она вам все объяснит, – услышала я голос мамы.
Жаль, она мне не сказала, что я должна объяснять и кому.
– Органы социальной опеки беспокоят, – проговорил женский голос.
Я очень болезненно отношусь к использованию третьего лица в тех случаях, когда человек говорит о себе. У меня есть один знакомый, который даже в соцсетях пишет про себя исключительно в третьем лице. «Иван Петров считает…» «Иван Петров прокомментировал…» И я все не решаюсь узнать, почему Иван Петров не использует первое лицо даже в тех случаях, когда речь идет о погоде. Все-таки подпись: «Иван Петров сражается с последствиями снегопада» под картинкой, как Ваня отгребает машину, выглядит странно, на мой вкус.
– Простите, как вас зовут? – уточнила я. Не могла же я вести диалог со всеми органами опеки, вместе взятыми.
– Зинаида, – ответила женщина.
– Очень приятно. Меня зовут Мария. Я – дочь Ольги Ивановны. Что она натворила?
– Нам поступил сигнал. Мы отреагировали, – сказала Зинаида.
– Спасибо за оперативную реакцию. – Я пыталась потянуть время, чтобы понять, как самой реагировать. – А можно подробнее? Сигнал на что именно?
Все мамины соседи давно усвоили, что на нее лучше не реагировать. Себе дороже. И даже если кажется, что она сошла с ума, стоит пройти мимо. А если кажется, что ей требуется помощь, точно нужно проходить мимо. Так было, когда моя родительница стояла в одиночном пикете перед сберкассой, требуя дополнительных выплат пенсионерам.
– Мам, тебе не хватает денег, которые мы присылаем? Зачем ты вообще вышла на этот пикет? – спрашивала я позже.
– Я не за себя, я за остальных, – ответила мама.
– Это понятно. Но ты же отдавала себе отчет в том, что все могло закончиться не так хорошо? – Я пыталась призвать свою мать к здравомыслию.
– У меня огромная пропасть, – ответила мама.
– Прости, я потеряла нить разговора. Между чем и чем у тебя пропасть?
– Между внутренним содержанием и внешним проявлением. Разве это нужно объяснять? – возмутилась мама.
– И этот диссонанс заставил тебя выйти с одиночным пикетом? – уточнила я.
– Нет. Просто стало так тоскливо… Понимаешь?
– Нет, не понимаю. Мне не бывает тоскливо. Я не могу себе это позволить.
– Ты всегда была такая. Без внутренних порывов. В тебе нет ярости, бушующей страсти, надрыва, – заявила мама.
– Может, и слава богу, что нет? Мне твоих с головой хватает.
Мама нарисовала плакат и повесила себе на грудь. Стояла молча, курила, лозунгов не выкрикивала, движению не мешала, спиртные напитки не употребляла. Но нервировала прохожих своим присутствием. Ее тогда забрал местный наряд полиции и привез в отделение. Мама сопротивления не оказывала, представителей органов правопорядка не оскорбляла. Заметила только:
– Не стыдно вам, молодежь, пенсионерку восьмидесятилетнюю задерживать? Вот шибанет инфаркт прямо в камере, на вашей совести будет смерть бабули. – После чего бодро запрыгнула в полицейскую машину, покурила с разрешения в форточку. За пятнадцатиминутную поездку стала чуть ли не родной матерью Леше и Степану – младшим лейтенантам. Они ей в камеру предварительного заключения принесли из ближайшей кофейни кофе и бутерброд. Мама предлагала деньги, но ребята отмахнулись. Мол, не надо, уж простите, что так вышло. Положено реагировать. Действуют по уставу. Мама их простила и, кажется, даже благословила. За кофе она и не на такое способна. Когда мимо камеры проходил подполковник Тарасов, Вячеслав Петрович, он бросил взгляд на тех, кого доставили. И аж присел от ужаса.
– Кто привез? Зачем? – прошипел подполковник Тарасов, все еще находясь
