Александр Башкуев - Призванье варяга (von Benckendorff) (части 1 и 2)
Матушка небрежно отмахивается:
- "Все пустое... Тяжко было в твоей России, - по моей же Прибалтике пронеслись с ветерком, я даже нисколько не запыхалась. Вообрази, проскакала всю дорогу от Риги до твоей дачи в стременах и ни разу не присела в седле. Говорят, это от радости. Мой Карлис радует меня постоянно - вот я и в форме! Ну да что мне об этом тебе говорить, - у тебя ведь тоже все это было... Не так ли?
А что касается сенной лихорадки... Ты тоже в свое время шибко страдала и вечно слезилась, да сопливилась, а как отправила к лешему своего муженька, так и выздоровела. А я вот никого не придавила, а все равно - Слава Богу, вылечилась. Кончила с курляндцами, поквиталась со шведами, успокоилась насчет тебя, да графа Суворова, и - как рукой сняло.
Как здоровье?"
Женщины разговаривают по-немецки и видно, насколько каждое новое матушкино "Du", обращенное к тетке, коробит русскую Государыню, но с улицы, через распахнутую дверь доносится ржание лошадей и немецкая речь. Матушка с недавней поры наносит визиты исключительно в компании полка конных егерей. В какой-то степени, это беседа рижских паровиков с золотыми руками тульских мастеров-оружейников. Бабушка злится на матушкино "Du", но терпит, а племянница получает от разговора явное удовольствие. Женщины любят сводить старые счеты.
Государыня машет рукой и, оседая в свое кресло, бормочет:
- "Дела наши скорбные... Знаешь, небось, про мою беду... Что скажешь? Ведь мы с тобой, чай, - одной крови..."
Племянница пожимает плечами и, стягивая с руки перчатку для верховой езды, пропитанную грозой, конским потом и запахами асфальтов, коими стали "крепить" дороги Прибалтики, легко бросает:
- "А и думать тут - нечего. Вызови сюда невестку и скажи ей, чтобы она с этого дня жила с любовником, не скрываясь, а сына пошли в Крым послом к туркам - бумажки носить, да перышки чистить.
Господи, о чем это я?! Ведь Крым-то давно наш! Совсем все перепутала где-то я это слышала, а где - не припомню..."
Государыня сидит, вжавшись в кресло и крепко зажмурив глаза, ее пальцы побелели и похожи на кости скелета, вцепившегося в ручки кресла, а по щекам бегут дорожки непрошеных слез. Наконец Императрица Всея Руси, открывает глаза и шепчет:
- "Откуда ты это взяла? Про любовника... Мне ничего не сказали... Зачем ты мучишь меня и болтаешь вздор. Нет у нее любовника! Откуда ты знаешь?!"
Матушка заразительно смеется и, многозначительно потирая в воздухе пальцами правой руки, шепчет на ухо несчастной старухе:
- "Я уже купила весь твой Тайный Приказ. Мне, а не тебе - сообщают все пикантные слухи твоего двора!"
Бабушка плачет навзрыд, а матушка сперва стоит рядом с теткой и на губах ее - улыбка. Потом улыбка как-то линяет и племянница садится прямо на пол в ногах у кресла своей былой благодетельницы и покровительницы. Затем она вдруг обхватывает руками коленки дряхлой старушки и обе женщины плачут вместе. Они обнимаются, целуются, бормочут друг другу мольбы о прощении и, наконец, успокаиваются во взаимных объятиях.
Потом бабушка спрашивает:
- "Кто он? Верные ли у тебя сведения?"
Матушка в ответ странно смотрит на венценосную тетку, а потом на большие часы, стоящие на полке не растопленного камина:
- "Это не моя тайна... Обещаете ль вы, что не накажете мою былую подругу?"
Государыня с подозрением и хитрецой ухмыляется (на ее постарелом лице -- гримаса выглядит просто ужасно) и говорит:
- "Конечно... Ну, разумеется!"
Матушка покорно кивает и зовет за собой...
На улице хорошо пахнет грозой, свежим воздухом и нежными листьями. Старуха с усилием ковыляет, поддерживаемая сильной племянницей, и клюка ее теперь качается в воздухе, будто -- усики огромно-неповоротливого жука. Сперва она полна решимости идти на край света, чтоб узнать -- кто любовник ее невестки, и даже не замечает, что вышла из дома в домашних тапочках. Затем...
Затем она вдруг замирает, прислушиваясь к чему-то слышному только ей. Потом она медленно, как сомнамбула идет по тропинке меж древних берез на все громче слышные голоса...
В летнем павильоне кто-то играет на клавесине и печально поет:
"... Ach, Madchen, du warst schon genug,
Warst nur ein wenig reich;
Furwahr ich wollte dich nehmen,
Sahn wir einander gleich. ..."
Поют на два голоса: мужской -- низкий и сильный будто поддерживает высокий и словно девичий голос женщины. А тот рвется под небеса и так и давит слезу у незримого слушателя...
Сложно не узнать в этом пении моего дядю -- Начальника Охраны Наследника Павла Кристофера Бенкендорфа и Великую Княгиню -- жену Наследника Павла.
Но бабушка почему-то не спешит прервать старинную песню и разоблачить безбожных любовников...
Сгустился ночной туман, моросит мелкий дождь, иль капли сыплются с листьев от недавней грозы -- лицо Государыни мокро. Она стоит в мокрых домашних шлепанцах, закрывши глаза и вцепившись рукой в плечо любимой племянницы. Потом она подносит палец к губам и почти что не слышно шепчет:
- "Я ничего не слышу. Я ничего не вижу... Бог им Судья..."
На самом-то деле, - это конец истории. Середина же ее такова:
Не доезжая до Царского Села, матушка отделяется от кавалькады прибалтов и несется сквозь дождь, сопровождаемая лишь капитаном Давидом Меллером и раввином Бен Леви. (Арья Бен Леви, хоть и духовного звания, но в Пруссии ему пришлось служить в армии -- военным священником в "жидовских частях". Так что ему не в новинку гарцевать на горячем коне...)
На перекрестке незаметных тропинок их ждет одинокий ездок. Матушка и незнакомец спешиваются и откидывают капюшоны дорожных плащей. Незнакомец оказывается Кристофером Бенкендорфом... Он с опаской смотрит на спутников своей законной жены, но признав в них знакомые лица, капельку успокоен:
- "Мадам, я прибыл сюда по вашей записке... Это -- опасно. Меня могут заподозрить в любую минуту. Я и так -- как уж на сковороде меж двух огней, немцы не любят меня за мое "как-будто" предательство, на которое я пошел по вашему наущению, русские же не доверяют -- потому что я -- немец! Сколько ж продлится сие безобразие?"
Матушка примирительно кладет руку на рот гиганта и тот сразу же успокоен. Как ни странно -- похоже эти два непримиримых на людях врага -всецело доверяют друг другу. Матушке нужен последний из Романовых -способный к деторождению, дяде нужны матушкины мозги. Вместе они -- страшная сила.
Матушка спрашивает:
- "Вы сегодня встречаетесь с вашей любовницей в летней беседке, что у южных ворот?"
Дядя смертельно бледнеет:
- "С чего... Откуда вы знаете?"
Матушка невольно улыбается такому наиву и говорит:
- "Сегодня там будет стоять клавесин. Не спрашивайте -- откуда и не удивляйтесь его появлению. Пусть сегодня ваши друзья из охраны и фрейлины Великой Княгини не оставляют вас тет-а-тет. Если что-то пойдет вдруг не так, - мы должны иметь кучу свидетелей, что в сей встрече нету ни капли... чего недозволенного.
Вы садитесь с Княгинею за клавесин и занимаетесь чем угодно, пока по тропинке не пробежит кто-то из моих егерей. Его увидят и ваши спутники. Поэтому он не пойдет к вам, он не подаст какого-то знака, но как только он пробежит по тропе мимо беседки, - вы начинаете играть "Nonne und Graf". По моим сведениям вы оба любите петь сию песню, оставшись наедине, и у вас, конечно -- получится.
Пойте же так, чтоб ангелы на небесах облились слезами! И если вы споете действительно хорошо, я обещаю вам, что... Исполнятся все ваши желания!"
Дядя растерян, он жует губами, он морщит лоб, пытаясь найти в сем какой-то подвох, затем по-бенкендорфовскому обычаю машет рукой, и с отчаяньем в голосе говорит:
- "Ах, пропадай моя задница...! Я опять доверюсь тебе, жидовская морда! Но если ты подвела нас под монастырь -- ты губишь не только меня, но и подругу свою! А она верит тебе -- просто всецело. Мы с того света придем мучить тебя!" -- при этом он протягивает руку, как для пожатия. Матушка протягивает руку в ответ и дядя ни с того, ни с сего (на жидовский манер) вдруг бьет ее ладонью по ладони, гикает, вскакивает на коня и с грохотом уезжает.
Кончается моросящий дождик. Матушка поднимает глаза к небу, беззвучно говорит ему все, что думает о давешнем собеседнике, а потом, ковыляя, идет к своей лошади. Бен Леви и Меллер беззвучно смеются и матушка невольно подхватывает их смех, восклицая:
- "Ну вас, жидовские морды! Довели меня до греха!"
Это -- середина истории, а вот какое у нее было начало:
Когда моя матушка приезжала в 1783 году к моей бабушке, был месяц март на дворе, а матушка была мной на сносях.
Встретившись, они гуляют по берегу Финского -- матушке прописали прогулки на воздухе, а бабушке нравится выезжать из душного, большого дворца, в коем даже у стен растут уши.
Оставив за спиной роскошные санки, они бредут по дорожке с расчищенным снегом по высокому берегу моря, а под ними расстилается белая гладь... Сверкают снежинки и мягко хрустят под ногами, воздух прозрачен и свеж, а солнце сияет так, что даже дыхание женщин искрится в его лучах.
