Мирза Ибрагимов - Наступит день
Махбуси молча, не отрывая глаз от мистера Томаса, сел. Мистер Томас докурил трубку и, постучав ею в пепельницу, вытряхнул пепел. Затем, заложив руки в карманы брюк, прошелся по комнате и сладко потянувшись, снова развалился в кресле.
- Когда собирается сходка? - спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: - Список принес?
- Это очень трудное дело, мистер Томас, и необходимо терпение. К тому же не все идет так, как я хочу. Подождите еще немного...
- Ты что, читаешь мне нотации?
- Простите, мистер Томас.
- Что тебе простить? Вот это? - И мистер Томас швырнул Махбуси тоненькую брошюру. Махбуси испуганно взглянул на обложку. Это была вторая книжонка "Работы, хлеба и свободы!". - "Подождите"! - передразнил провокатора мистер Томас, - сколько ждать? До тех пор, пока они выйдут па улицу с оружием в руках?
- Я делаю все, что в моих силах, мистер Томас.
- Не спорю, делаешь, но не для нас, а против нас... Вся эта книжонка заполнена сплошной бранью по адресу англичан. Я вижу, тебе это нравится?
- Что вы, мистер Томас!.. Я доказал свою преданность.
- Вот цена твоей преданности! Бери!
Мистер Томас бросил на стол десять туманов.
- Бери! Даю тебе пять дней сроку. Пять дней!
- Постараюсь, но, мистер Томас, не забывайте, что не все зависит от меня одного.
- Не забудь, что ты играешь с жизнью! - бросил англичанин равнодушно и, вынув из кармана револьвер, протер его носовым платком.
Махбуси съежился и поторопился выйти из комнаты.
На дворе была непроницаемая тьма.
Махбуси бросился вперед, на улицу, к свету стоявшего неподалеку фонаря. Вынув из кармана брюк скомканные деньги, он аккуратно сложил их и спрятал подальше.
- Английская скотина! - проворчал он. - Чего требует и что дает!.. Ну ладно, мистер Томас, чего я не получил от тебя, получу от фон Вальтера и мистера Гарольда!..
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Холмы и деревья были покрыты снегом. Невесть откуда дувший холодный ветер пронизывал до мозга костей. Канавы вдоль дороги, лужи - все было сковано льдом. Вершина Савалана скрывалась в густом тумане.
Сария и Гюльназ медленно шли но узкой тропинке. Они не ощущали холода. Гюльназ несла на спине два одеяла и большой узел. Из-за плеча ее поблескивали глаза завернутой в одеяло Алмас. За спиной Сарии мирно спал Нияз. Одной рукой она вела шедшего рядом Аяза, через другую руку был перекинут небольшой хурджин со съестными припасами.
Устало брели они вперед, навстречу неизвестному и мрачному будущему. Тяжелым камнем лежало на сердце неизбывное горе, сознание полного одиночества и беспомощности. Куда они идут? Зачем? Что ждет их завтра? Не находя ответа ни на один из этих вопросов, они все же продолжали свой путь. Порой в них пробуждалась надежда, что за этим холмом или вот в той деревне они догонят Мусу и страдания их кончатся. Эта надежда гнала их все вперед и вперед. Но за одним холмом вырастало множество других холмов, за одной деревней оказывается другая деревня. Встречные крестьяне провожали их равнодушным взглядом. Каждому вдоволь хватало своих забот, своего горя, и ни у кого не было охоты спросить, зачем они идут, или предложить свою помощь.
На десятый день пути Сария с отчаянием заметила, что запас взятого из дому провианта иссякает слишком быстро, и стала расходовать продукты еще экономнее.
Сария твердо решила не трогать тридцати туманов, зашитых в сорочке на груди; она их хранила про черный день.
Как ни мрачно смотрела она на будущее, она все же не допускала мысли, что дети ее будут вынуждены когда-нибудь протянуть руку за подаянием. Только в последний день, когда она, пошарив в хурджине, нашла лишь горстку муки и крошки сухого лаваша, в голове ее молнией пронеслась мысль о нищенстве. Но она с ужасом отогнала ее. Нет! Пока жива, она не допустит этого! И Сария торопилась добраться до Тегерана, где надеялась найти мужа или Фридуна. Эта надежда бодрила ее, и она брела все вперед и вперед, напрягая последние силы.
Короткий зимний день близился к концу. Вечерние сумерки быстро сгущались. Вокруг ничего не было видно, кроме покрытых снегом холмов и равнин. Ни деревни, ни живого человека! С темнотой страх перед этой мертвой, сверкавшей белизной пустыней усилился. Сария много слышала о волках, которые рыщут холодной зимней ночью по дорогам, часто врываясь даже в деревни. Эти рассказы, слышанные ею в родном селе, оживали теперь в ее памяти и наводили ужас.
- Пойдем быстрее, дочка, - торопила она Гюльназ. - Надо добраться до какого-нибудь жилья.
Гюльназ, согнувшаяся под тяжестью двух одеял, сестренки Алмас и большого узла, слегка выпрямилась, но ускорить шаги не могла. Она бросила взгляд на мать. Та была не в лучшем состоянии.
- Мамочка, ты очень устала, - сказала Гюльназ, и в голосе ее прозвучала жалость.
- Да, дочка, - прохрипела женщина в ответ. - Ноги не идут. Боюсь свалиться.
У подошвы холма Гюльназ остановилась и обернулась к отставшей матери.
Причиной задержки на этот раз оказался Аяз. Мальчик хорошо понимал всю трудность положения, всю опасность их пути и изо всех сил старался идти в ногу со старшими. Но последний день он все чаще жаловался на боль в ногах и отставал.
- Мама, я не могу идти, - сказал он и, заплакав, сел.
В голосе мальчика, который все эти дни вел себя как взрослый, было бесконечное горе.
Сария тяжело опустилась рядом и обняла Аяза.
- Не плачь, мой дорогой! Отдохни, а потом пойдем дальше. Прислонись головой к моим коленям.
Не успел Аяз коснуться колен матери, как мальчиком овладел сон.
На пустыню опустился вечерний мрак, и едва можно было различить друг друга на расстоянии десяти шагов.
- Как нам быть, мама? Останемся здесь, а вдруг нападут волки? Что мы тогда сделаем? - спросила Гюльназ.
Сария подняла на Гюльназ мокрые от слез глаза и, как бы приняв твердое решение, отвязала Алмас, закутала ее и Нияза в толстую шерстяную шаль и уложила их у большого камня. Затем собрала и сложила вокруг них еще несколько камней.
- Господи! - проговорила она, молитвенно поднимая руки к небу. - Тебе поручаю моих детей. Сохрани и защити их.
Только теперь поняла Гюльназ, на какой страшный шаг решилась мать. Она обняла старую женщину и громко зарыдала.
- На кого ты оставляешь их, матушка? - сказала она сквозь рыдания. Можно ли доверить детей камням пустыни?.. Нет, нет, если уж суждено погибать, так и я погибну с ними...
Женщина, ничего не ответив, точно сердце ее превратилось в камень, начала лихорадочно действовать. Она подняла и уложила Аяза на спину Гюльназ, между одеялами, где за несколько минут до того мирно спала Алмас. Тяжелый узел, который несла до сих пор Гюльназ, она взвалила себе на спину и пошла вперед.
Еле передвигая ноги, согнувшись под страшным бременем горя, поплелась за нею Гюльназ.
Пройдя немного, они очутились на вершине холма. Впереди показались тусклые огоньки, и они возродили в них угасшую надежду на спасение. Это была, несомненно, какая-то деревня или поселок.
Сария обернулась и посмотрела назад, где оставила двух безмятежно спавших малюток.
- Скорее, дочка, скорее, Гюльназ! Беги в деревню! Авось найдутся там добрые люди, придут и спасут детей. - Неожиданно она вцепилась в руку Гюльназ и крепко сжала ее: - Посмотри-ка назад, Гюльназ! Что там за огоньки? Видишь, видишь, из-под каждого камня светится пара глаз!
Гюльназ обернулась к тонувшей в темноте пустыне, но никаких огней там не различила. А между тем мать, не отрывая глаз от пустыни, продолжала твердить о сотнях волчьих глаз, устремленных на них.
Только теперь Гюльназ поняла, что пережила бедная женщина, когда решилась оставить своих детей. Девушка проворно спустила Аяза на землю и, как бы почувствовав новый прилив сил, быстро побежала к камням, где были оставлены Нияз и Алмас. Задыхаясь от тяжести, спотыкаясь, она принесла их на вершину холма, откуда виднелись далекие, обещающие спасение огни деревни.
- Вот видишь, никаких волков там нет, - принялась она успокаивать мать. - Просто тебе померещилось.
- Беги, дочка, в деревню. Может, найдется там верующий в аллаха и придет помочь нам, - наконец проговорила Сария.
Девушка молча пошла.
Когда до ее слуха донесся лай собак, слезы радости брызнули у нее из глаз; дышать стало легче, даже ноги, казалось, окрепли.
Подойдя к первой хижине, Гюльназ постучалась в калитку.
В дверь высунулся старый крестьянин.
- Кто тут?
Услышав женский голос, он торопливо пересек двор и отворил дверку. Радушный и приветливый, он провел Гюльназ в хижину, к своей старухе. На расспросы Гюльназ рассказала им о матери и маленьких ребятах, оставшихся на холме.
- Пастух Абас-хана лихой парень, - проговорил старик после минутного раздумья. - Сейчас я его подниму, и мы вместе отправимся за ними. Не беспокойся, дочка.
Через несколько минут Гюльназ услышала, как проскакали мимо хижины два всадника.
Теперь, когда она находилась под крышей и грелась у кюрси, положение матери, братьев и сестры казались ей еще более ужасным.
