Хозяин белых оленей - Константин Валерьевич Куксин
— У нас здесь почти никто читать не умеет. Ты бы, Костя, прочел нам вслух, что в твоем письме.
Я обвел взглядом собравшихся людей: грязные, залатанные малицы, уставшие, отчаявшиеся лица, потухшие глаза. Эти люди уже не верили, что жизнь может измениться, они уже смирились с судьбой…
Жалость и одновременно разгорающееся в груди чувство протеста охватили меня, и, встав на нарту, я начал читать письмо президенту: «Отчаявшись добиться справедливости у руководителей местной власти, мы решили обратиться к Вам…»
Я читал в полной тишине, только ветер свистел между ножками нарты, и голос разносился над тундрой, над протоками Оби: «…Скважины в Обской губе и водоохранной зоне рек и озер приводят к отравлению водоемов и массовой гибели рыбы… Семьи рыбаков голодают и не могут вести достойное существование… Компенсации не выплачиваются в полном объеме…»
Я откинул меховой капюшон, ветер трепал края малицы, вырывал из рук лист бумаги, покрытый непонятными для местных ненцев значками:
«…В регионе отсутствуют условия для реализации продукции оленеводства и рыболовства, многие семьи живут натуральным хозяйством, не имея возможности купить даже самые необходимые вещи. Мясо и шкуры оленей предприятия принимают у местных жителей за ничтожно маленькие суммы. Запрет на свободную реализацию рыбы не позволяет коренным жителям зарабатывать своим трудом…»
Наверное, со времен установления советской власти тундра не слышала такого. «Мандалада началась…» — вспомнил я слова Семена Сэротэтто.
Когда я закончил читать, из толпы вышел молодой парень.
— Я в школе учился. Грамоту знаю! — не без гордости посмотрев на остальных, сказал юноша. — Давай за всех имена и фамилии напишу, а люди только подписи поставят!
Я согласно кивнул, парень устроился на сиденье разобранного «бурана» и начал аккуратно выводить на листе ненецкие фамилии: «Неркаги, Пуйко, Окотэтто…»
— Ну, где подписывать? — хмуро спросил Хасава.
— Вот твоя фамилия, здесь и подпиши! — кончиком карандаша указал нужную графу наш «писарь», как про себя я окрестил юношу.
Хасава взял карандаш и напротив своего имени нарисовал странную закорючку. Вслед за ним к «писарю» подходили другие ненцы и ставили рядом со своими фамилиями столь же замысловатые значки.
— Что они там рисуют, Петр? — тихо спросил я ханта, стараясь скрыть беспокойство по поводу испорченного, на мой взгляд, бланка письма.
— Это тамги. Родовые знаки. Как у тебя подпись! — спокойно ответил Петр. — По-другому они все равно подписать не смогут, так что не переживай!
— Да, пожалуй, такого необычного письма президент еще не получал! — покачал я головой.
Я смотрел, как рядом с фамилиями, аккуратно написанными почти каллиграфическим «школьным» почерком, возникают древние родовые тамги, и все сильнее ощущал глубину пропасти, которая отделяет этих безоленных ненцев от жителей крупных городов.
«Смогут ли вообще в Москве понять их проблемы? Ведь многие в столице даже не знают, что на свете существуют такие народы, как ненцы и ханты, в несчастьях которых отчасти виноваты и жители Москвы, беззаботно живущие за счет ямальских нефти и газа, добываемых такой ценой…»
Письмо подписали все взрослые жители стойбища, двенадцать человек. Когда мы уезжали, люди вышли нас проводить, и в их глазах я прочел робкую надежду. Надежду на то, что в далекой Москве не останутся равнодушными к их проблемам; что назначенная президентом комиссия разберется в ситуации и власти округа будут вынуждены обратить внимание на проблемы коренных жителей Ямала; что Ямало-Ненецкий автономный округ, один из самых богатых регионов России, не станет беднее, оказав помощь тем из своих коренных жителей, кто так в этом нуждается…
Коренной житель
Оставив позади стойбище безоленных ненцев, мы вернулись на трассу. Стемнело, температура резко упала, и раскисший от мокрого снега зимник покрылся жестким ледяным панцирем. Нарту заносило, управлять снегоходом стало практически невозможно, и Петр снова свернул в тундру — ехать по целине оказалось значительно проще.
Миновав поселок Понаевск, мы увидели вдали зарево — подобно всполохам северного сияния, подсвечивали небо огни Яр-Сале, центра Ямальского района.
Промчавшись по пустым улицам ночного поселка, мы остановились у большого деревянного дома.
— Здесь друг мой живет, Андрей Хороля, — повернулся ко мне Петр, снимая с лица покрытый инеем шарф. — Семен должен был его предупредить о нашем приезде!
Припарковав снегоход у крыльца, Петр, пошатываясь от усталости, вошел в дом. Даже я, просто сидя позади водителя, устал от дороги, что уж говорить о Петре, который вел снегоход по сложной трассе в течение двенадцати часов!..
Лампочка без абажура заливала теплым желтым светом большой, грубо сколоченный стол, за которым сидело несколько мужчин.
— Здорово, Петр! — поднялся нам навстречу средних лет ненец. — Здравствуй, Константин! Сэротэтто говорил, что приедете, но мы вас раньше ждали!
— Здорово, Андрей! — обнял друга Петр. — Дорога плохая. Снег намерзал, нарту чистить приходилось. Потом вообще трасса льдом покрылась…
— Ну я так и думал, вас ожидая. Давай за стол, хозяйка моя мясо сварила, вам с дороги подкрепиться надо, а потом уже будем и разговоры вести!
Я за обе щеки уплетал сочную оленину с картошкой и смотрел на людей, собравшихся в доме Хороля. Здесь были ненцы, ханты, даже несколько русских. Как негромко сказал мне Петр, все они рыбаки, которым стало не на что жить после ввода запретов на зимнюю рыбалку и торговлю рыбой.
— Что, согрелись с дороги? — улыбнулся Андрей, когда мы отодвинули пустые тарелки. — Я нынче надежных людей пригласил, они и сами письмо подпишут, и помогут подписи собрать. Так, мужики?
Народ за столом одобрительно зашумел, и один из ненцев, молодой парень с тонкими чертами открытого, в чем-то еще детского лица, спросил:
— Скажите, Константин, а в письмо можно еще пункты добавить? Я бы о Рыбнадзоре президенту рассказал: как они взятки вымогают, отбирают снасти, снегоходы. Это уже не Рыбнадзор, а рэкетиры какие-то!
— Верно, верно Яптик говорит! — поднялся пожилой хант, грузный, похожий на старого моржа. — И про милицию нашу надо бы пункт добавить. Они нас обманывают, деньги вымогают, а мы молчать должны?
Народ за столом снова зашумел, люди выкрикивали новые обвинения, требовали вставить их в письмо. Я пытался объяснить, почему текст письма нельзя уже дополнить новыми требованиями, но мой голос тонул в гомоне собравшихся.
— Тише! Тише, мужики! — Хороля встал. — Дайте Константину слово сказать, он ведь это письмо составлял.
— То, о чем вы говорите, уже есть в письме! — твердо сказал я. — Если мы будем писать о личных проблемах каждого рыбака или оленевода, письмо станет толстым, как книга, и ни одна газета его не напечатает. Так что читайте внимательно…
— А ты прочитай нам еще раз, а то мы уже всего и не помним! — выкрикнул русский парень с задорным
