Валериан Скворцов - Шкура лисы
Таким образом, даже частичной исторической правды никогда и никому, включая охранные службы, не узнать об интеллектуальной и оперативной элите, недоверчивой и скрытной, из мира реального шпионажа. Отшелушить лишнее, проникнуть под их "нательную кольчужку" фирмы Дюпон марки "Второй шанс" практически невозможно. Они - образчики сбалансированности между действием и психологией. Даже на допросах они будут только дурить, потому что их секреты, во-первых, не их секреты, а во-вторых, последняя ставка в игре, где на кон поставлены их свобода и жизнь.
Итак, допросы, если уж до них дошло...
Подозреваемые в шпионаже или в какой-то степени замешанные в такого рода делах делятся в ходе следствия на две категории. Первая - желающие сообщить нечто известное им и вторая - вообще не намеренные разговаривать. При этом в первой категории оказывается много таких, кто рассказывает, что называется, всю мелочевку подряд и не соразмерно с ценностью того, что им действительно известно. Такая болтливость раздражает горше упертого молчания и степень показушного "сотрудничества" с дознавателем в этом случае, если не нулевая, то определенно с отрицательным знаком.
Обычные люди представляют себе допрос в виде стереотипа из кино или телепередач. Некий тип, напоминающий трамвайного хама, псевдоинтеллигентного обличья в рубашке с закатанными рукавами и съехавшим вниз узлом галстука, с пистолетом в кобуре на "растяжках" то шепотом, то с криками сыплет вопросы на бедолагу, ослепленного лампочкой в сотню ватт...
Реальность прозаичнее.
В спецконторах серьезные и обстоятельные допросы проводятся в официальные рабочие часы. Дознаватели, как правило, корректны и одеты ординарно. Боба де-Шпигонович, например, допрашивали в Гонконге в бытность этого города британской территорией с 9.30 утра до 5.00 вечера с перерывом на обед и последующий чай.
На Алексеевских информационных курсах уволенный из ЦРУ юрист Питер Солски, читавший предмет "Этика общественной безопасности", считал крутую конфронтацию с допрашиваемым вообще контпродуктивной. "Форсированные дознания" с помощью подкупа, шантажа, угроз физического и психического воздействия, введения в гипнотическое состояние, "игл", наркотиков, ультразвука, пыток и тому подобного Солски приравнивал к белому флагу над столом бездарного или ленивого следователя.
Но почему же некоторые дают адекватные показания на допросах?
Попав в захват, профессиональный шпион на первых порах сталкивается отнюдь не с необходимостью выдерживать словесные дуэли. Высококлассный охотник, заманивший его в ловушку, с первой же встречи попытается, прежде всего, добиться над ним своего личного превосходства. И, каким бы невероятным подобное ни показалось, добиваться его опытные дознаватели начинают с признания априори, как и положено, невиновности нелегала. Дознаватель стремиться быть и не добрым, и не злым. В человеческом плане он никакой. Он просто принимается прокачивать клиента от истоков, с того момента, когда тот ещё не стал шпионом...
Подобный формальный подход исключает игру в простое интеллектуальное или физическое превосходство. Дознаватель добивается иного превосходства духовного, волевого, основанного на процессуально-юридическом равнодушии к личности шпиона. Это превосходство человека, копающегося в деле исключительно ради объективного и исчерпывающего анализа материалов "pro" и "contra" относительно нелегала. Оно - самое опасное для попавшегося шпиона.
К счастью, дознаватели, не опускающиеся до личных игр с подследственными, редкость. Но встречаются. В этом случае нелегал, которому и ничтожная часть истины во вред, противопоставляет добросовестности контрразведчика свою стойкость и интеллект изворачивающегося преступника.
- Силу внутренней сопротивляемости и ум тертого нелегала, - говорил Солски, - людоед дознаватель не сожрет. Это не печенка, вырезанная из нутра захваченного врага, в которую можно впиться зубами. И поэтому, сколько бы контрразведка не попирала ваше достоинство, если ваш дух не дрогнет и ум не подведет, то и тело останется неприкасаемым, как свинина для иудея или мусульманина...
Смачные и сомнительной образности выражения Петра Петровича Сальского, тем не менее, не очень-то вдохновляли слушателей. Было совершенно ясно, что сопротивление, к которому он призывал, подстать разве что Гераклу.
Как свидетельствует опыт, дознаватель при наличии у него достаточного времени неизбежно нащупывает слабое место в легенде, то самое, где он и почувствует начало лжи в показаниях. И в течение нескольких часов, а если потребуется, и дней, протащит арестованного через всю его жизнь. Пробелы или неточности будут проверяться и перепроверяться множество раз. В результате - дальнейшие неточности, которые тоже подвергнуться проверке и перепроверке. И так до тех пор, пока тайная жизнь человека не обозначиться хотя бы пунктирно.
Процессуальной порядочности и дотошности дознавателя можно противопоставить только одно - доведенное до совершенства искусство перевоплощения. И здесь многое, конечно, зависит от того, насколько разборчив слушатель или зритель.
Автору известен человек, назовем его условно Владас, который, выставляясь скрупулезно честным, настолько вжился в образ на допросах в одной из столиц бывших закавказских республик бывшего СССР, что следователь поверил в его "правду". Так искренне была сыграна "внутренняя боль", с которой эта правда "вырывалась из души" невезучего прибалта, запутавшегося в жизни, конечно же, по вине подставивших его негодяев... Негодяи к тому же, как выяснилось на допросах, неплохо платили Владасу. Спровоцированный этим сообщением дознаватель добивался выхода на тайник с деньгами.
Размягчающую обстановку на допросе, таким образом, в состоянии создать и сам подследственный, если он успел "расколоть" характер дознавателя, вычленить в нем главное. Скажем, как Владас, склонность следователя к алчности.
В один из дней, на который, как утверждал Владас, пришлась годовщина его свадьбы, следователь, выведенный из себя этим сообщением, заявил, что вынужден прибегнуть "к крайним мерам", поскольку разговора по существу не получается. Владас простодушно потребовал "ордер на избиение". Следователь вытащил из стола резиновую дубинку и дал подопечному разглядеть на ней инвентаризационный номер, свидетельствующий о её принадлежности к официальному реквизиту. После этого с пленника спустили штаны и уложили на живот. Дознаватель с перерывами наносил по десять ударов. После каждой серии врач осматривал ягодицы Владаса, а затем давал сигнал продолжать порку. Когда бедолага потерял сознание, врач заявил: "Теперь нужно прекратить".
Дознаватель спрятал дубинку на место и с отвращением сказал: "Мы демократическая спецслужба, а вы принуждаете нас к этим грязным методам... И, как я теперь вижу, напрасно".
Здесь приходиться коснуться темы, которая вызывает естественное отвращение, а именно - пыток. Игнорировать их применение значило бы закрывать глаза на факты, которые, говоря канцелярским языком, имеют место повсюду. Людей в сегодняшнем мире, как и сотни лет назад, по-прежнему пытают с целью получения от них информации.
Пытка - это вероятность, которую шпиону по найму приходиться учитывать, даже если её применение наказывается законом в стране или внутри системы, где он будет действовать.
Вводную беседу на эту тему Боб де-Шпиганович, читавший курс "Ломка воли противника", начал с фразы, позаимствованной у Камю: "Суждение нашего тела ничуть не менее важно, чем суждение нашего ума, а тело избегает самоуничтожения. Привычка жить складывается раньше привычки мыслить. И в том беге, что понемногу приближает нас к смерти, тело сохраняет это неотъемлемое преимущество".
Боб широко пользовался плагиатами, не скрывая этого. По его мнению, человечество настолько шагнуло в будущее по части изобретения зверств, что новое слово в этой области раздастся - он так и говорил, "новое слово" и "раздастся", только после великого переселения в космос. Шпиганович определял пытку как "прямое или косвенное воздействие физическим или психологическим стрессом на тело или сознание человеческого существа с намерением вызвать невыносимую боль и страдания у этого существа с целью его полного подчинения".
На людей шпионской профессии у нанимателей существует негласная анкета, в которой среди прочих пунктов есть особенный: отношение к боли. Имеется в виду той степени боль, которую испытывает уже не человек, а шестьдесят или восемьдесят килограммов его мяса под иглами, ножами и электрошоками, не он, а его глаза под тысячеваттной вспышкой или мозг под сверлящим ультразвуком. Много всякого. Когда от боли то, что предает и выдает, уже не дух, а плоть.
- Слава тем, кто выдерживает, - говорил де-Шпиганович. - И никогда не будем осуждать сдающихся. Никто из нас ведь не был их плотью. У каждого она - своя...
