Федор Сологуб - Том 2. Мелкий бес
На другой день Хрипач пригласил к себе Сашу и спросил его сухо и строго:
– Я желаю знать, какие вы завели знакомства в городе.
Саша смотрел на директора лживо-невинными и спокойными глазами.
– Какие же знакомства? – сказал он: – Ольга Васильевна знает, я только к товарищам хожу да к Рутиловым.
– Да, вот именно, – продолжал свой допрос Хрипач, – что вы делаете у Рутиловых?
– Ничего особенного, так, – с тем же невинным видом ответил Саша, – главным образом мы читаем. Барышни Рутиловы стихи очень любят. И я всегда к семи часам бываю дома.
– Может быть, и не всегда? – спросил Хрипач, устремляя на Сашу взор, который постарался сделать проницательным.
– Да, один раз опоздал, – со спокойною откровенностью невинного мальчика сказал Саша, – да и то мне досталось от Ольги Васильевны, и потом я не опаздывал.
Хрипач помолчал. Спокойные Сашины ответы ставили его втупик. Во всяком случае, надо сделать наставление, выговор, но как и за что? Чтобы не внушить мальчику дурных мыслей, которых у него раньше (верил Хрипач) не было, и чтобы не обидеть мальчика, и чтобы сделать все к устранению тех неприятностей, которые могут случиться в будущем из-за этого знакомства. Хрипач подумал, что дело педагога – трудное и ответственное дело, особенно если имеешь честь начальствовать над учебным заведением. Трудное, ответственное дело педагога! Это банальное определение окрылило застывшие было мысли у Хрипача. Он принялся говорить, – скоро, отчетливо и незначительно. Саша слушал из пятого в десятое:
– … первая обязанность ваша как ученика – учиться… нельзя увлекаться обществом, хотя бы и весьма приятным и вполне безукоризненным. во всяком случае, следует сказать, что общество мальчиков вашего возраста для вас гораздо полезнее… Надо дорожить репутацией и своею и учебного заведения… Наконец, – скажу вам прямо, – я имею основания предполагать, что ваши отношения к барышням имеют характер вольности, недопустимой в вашем возрасте, и совсем не согласно с общепринятыми правилами приличия.
Саша заплакал. Ему стало жаль, что о милой Людмилочке могут думать и говорить как об особе, с которою можно вести себя вольно и неприлично.
– Честное слово, ничего худого не было, – уверял он, – мы только читали, гуляли, играли, – ну, бегали, – больше никаких вольностей.
Хрипач похлопал его по плечу и сказал голосом, которому постарался придать сердечность, а все же сухим:
– Послушайте, Пыльников…
(Что бы ему назвать когда мальчика Сашею! Не форменно, и нет еще на то министерского циркуляра?)
– Я вам верю, что ничего худого не было, но все-таки вы лучше прекратите эти частые посещения. Поверьте мне, так будет лучше. Это говорит вам не только ваш наставник и начальник, но и ваш друг.
Саше осталось только поклониться, поблагодарить, а затем пришлось послушаться. И стал Саша забегать к Людмиле только урывками, минут на пять, на десять, – а все же старался побывать каждый день. Досадно было, что приходилось видеться урывками, и Саша вымещал досаду на самой Людмиле. Уже он частенько называл ее Людмилкою, дурищею, ослицею сиамскою, поколачивал ее. А Людмила на все это только хохотала.
Разнесся по городу слух, что актеры здешнего театра устраивают в общественном собрании маскарад с призами за лучшие наряды, женские и мужские. О призах пошли преувеличенные слухи. Говорили, дадут корову даме, велосипед мужчине. Эти слухи волновали горожан. Каждому хотелось выиграть: вещи такие солидные. Поспешно шили наряды. Тратились не жалея. Скрывали придуманные наряды и от ближайших друзей, чтобы кто не похитил блистательной мысли.
Когда появилось печатное объявление о маскараде, – громадные афиши, расклеенные на заборах и разосланные именитым гражданам, – оказалось, что дадут вовсе не корову и не велосипед, а только веер даме и альбом мужчине. Это всех готовившихся к маскараду разочаровало и раздосадовало. Стали роптать. Говорили:
– Стоило тратиться!
– Это просто насмешка – такие призы.
– Должны были сразу объявить.
– Это только у нас возможно поступать так с публикой.
Но все же приготовления продолжались: какой ни будь приз, а получить его лестно.
Дарью и Людмилу приз не занимал, ни сначала, ни после. Нужна им корова! Невидаль – веер! Да и кто будет присуждать призы? Какой у них, у судей, вкус! Но обе сестры увлеклись Людмилиною мечтою послать в маскарад Сашу в женском платье, обмануть таким способом весь город и устроить так, чтобы приз дали ему. И Валерия делала вид, что согласна. Завистливая и слабая, как дитя, она досадовала – Людмилочкин дружок, не к ней же ведь ходит, но спорить с двумя старшими сестрами она не решалась. Только сказала с презрительною усмешечкою:
– Он не посмеет.
– Ну, вот, – решительно сказала Дарья, – мы сделаем так, что никто не узнает.
И когда сестры рассказали Саше про свою затею и сказала ему Людмилочка: «Мы тебя нарядим японкою», Саша запрыгал и завизжал от восторга. Там будь что будет, – и особенно, если никто не узнает, – а только он согласен, – еще бы не согласен! – ведь это ужасно весело всех одурачить.
Тотчас же решили, что Сашу надо нарядить гейшею. Сестры держали свою затею в строжайшей тайне, не сказали даже ни Ларисе, ни брату. Костюм для гейши Людмила смастерила сама по ярлыку от корилопсиса: платье желтого шелка на красном атласе, длинное и широкое; на платье шитый пестрый узор, крупные цветы причудливых очертаний. Сами же девицы смастерили веер из тонкой японской бумаги с рисунками, на бамбуковых палочках, и зонтик из тонкого розового шелка на бамбуковой же ручке. На ноги – розовые чулки и деревянные башмачки скамеечками. И маску для гейши раскрасила искусница Людмила: желтоватое, но милое худенькое лицо с неподвижною, легкою улыбкою, косо-прорезанные глаза, узкий и маленький рот. Только парик пришлось выписать из Петербурга, – черный, с гладкими, причесанными волосами.
Чтобы примерить костюм, надо было время, а Саша мог забегать только урывочками, да и то не каждый день. Но нашлись. Саша убежал ночью, уже когда Коковкина спала, через окно. Сошло благополучно.
Собралась и Варвара в маскарад. Купила маску с глупою рожею, а за костюмом дело не стало, – нарядилась кухаркою. Повесила к поясу уполовник, на голову вздела черный чепец, руки открыла выше локтя и густо их нарумянила, – кухарка же прямо от плиты, – и костюм готов. Дадут приз – хорошо, не дадут – не надобно.
Грушина придумала одеться Дианою. Варвара засмеялась и спросила:
– Что ж, вы и ошейник наденете?
– Зачем мне ошейник? – с удивлением спросила Грушина.
– Да как же, – объяснила Варвара, – собакой Дианкой вырядиться вздумали.
– Ну вот, придумали! – ответила Грушина со смехом, – вовсе не Дианкой, а богиней Дианой.
Одевались на маскарад Варвара и Грушина вместе у Грушиной. Наряд у Грушиной вышел чересчур легок: голые руки и плечи, голая спина, голая грудь, ноги в легоньких туфельках, без чулок, голые до колен, и легкая одежда из белого полотна с красною обшивкою, прямо на голое тело, – одежда коротенькая, но зато широкая, со множеством складок. Варвара сказала, ухмыляясь:
– Головато.
Грушина отвечала, нахально подмигивая:
– Зато все мужчины так за мной и потянутся.
– А что же складок так много? – спросила Варвара.
– Конфект напихать можно для моих чертенят, – объяснила Грушина.
Все так смело открытое у Грушиной было красиво, – но какие противоречия. На коже – блошьи укусы, ухватки грубы, слова нестерпимой пошлости. Снова поруганная телесная красота.
Передонов думал, что маскарад затеяли нарочно, чтобы его на чем-нибудь изловить. А все-таки он пошел туда, – не ряженый, в сюртуке. Чтобы видеть самому, какие злоумышления затеиваются.
Мысль о маскараде несколько дней тешила Сашу. Но потом сомнения стали одолевать его. Как урваться из дому? И особенно теперь, после этих неприятностей. Беда, если узнают в гимназии, как раз исключат.
Недавно классный наставник, – молодой человек до того либеральный, что не мог называть кота Ваською, а говорил: кот Василий, – заметил Саше весьма значительно при вы даче отметок:
– Смотрите, Пыльников, надо делом заниматься.
– Да у меня же нет двоек, – беспечно возразил Саша.
А сердце у него упало, – что еще скажет? Нет, ничего, промолчал, только посмотрел строго.
В день маскарада Саше казалось, что он и не решится поехать. Страшно. Вот только одно: готовый наряд у Рутиловых, – нешто ему пропадать? И все мечты и труды даром? Да ведь Людмилочка заплачет. Нет, надо итти.
Только приобретенная в последние недели привычка скрытничать помогла Саше не выдать Коковкиной своего волнения. К счастью, старуха рано ложится спать. И Саша лег рано, – для отвода глаз разделся, положил верхнюю одежду на стул у дверей и поставил за дверь сапоги. Оставалось только уйти – самое трудное. Уж путь намечен был заранее, через окно, как тогда для примерки. Саша надел светлую летнюю блузу, – она висела на шкапу в его горнице, – домашние легкие башмаки и осторожно вылез из окна на улицу, улучив минуту, когда нигде поблизости не было слышно голосов и шагов. Моросил мелкий дождик, было грязно, холодно, темно. Но Саше все казалось, что его узнают. Он снял фуражку, башмаки, бросил их обратно в свою горницу, подвернул одежду и побежал вприпрыжку босиком по скользким от дождя и шатким мосткам. В темноте лицо плохо видно, особенно у бегущего, и примут, кто встретит, за простого мальчишку, посланного в лавочку.
