Наум Фогель - Капитан флагмана
Он замолчал. Бунчужный тоже молчал, глядел перед собой на верхнюю полку стеллажа с книгами.
- Вот что, Серега, - впервые называя зятя просто по имени, сказал Бунчужный. - Я к тебе все время относился предвзято и, скажу откровенно, со злостью. Давно уже понял, что не прав, но не хватало мужества признаться. А может, это из упрямства. Давай забудем.
- Хорошо, забудем... Я всегда уважал вас. Не только как отца Галины, но и как человека. Как человека даже больше, чем тестя.
- Я тебя - тоже. Но это не мешало мне злиться. Однако мы договорились забыто все. У нас беда, Серега. Понимаешь, большая беда. Трудно даже определить ее размеры. И надо что-то делать. - Он замолк. Молчание затянулось. - В любом деле надо с чего-то начинать. Вот и я решил начать с этого.
- С чего? - спросил Сергей.
- С мира. Я же сказал.
- Да, да.
- А дальше что - ума не приложу.
- Мне кажется, надо подождать до утра. И еще мне кажется...
Он замолк, будто боялся произнести вслух то, что думал.
- Ты говори напрямик. Мы же солдаты с тобой.
- Я думаю, что Валентину Лукиничну лучше всего хоронить не здесь, в городе, а в другом месте. Не знаю только где.
Бунчужный помолчал.
- Помнится, - начал он, - как-то просила она, чтобы похоронили ее в Заозерном. На родине. Тамошнее кладбище очень ей нравилось. Тихое. Зелени много...
- Вот и надо выполнить ее завет, - сказал Сергей и покосился на тестя. - Нужно пояснить почему?
- Не нужно, - отрезал Бунчужный.
Они поговорили еще несколько минут уже о Галине. Потом Бунчужный поднялся, крепко пожал Сергею руку на прощанье и сказал, хмурясь:
- Давай и дальше держаться как солдаты. Чтоб глупостей не наделать. Люди, когда попадают в беду, часто делают глупости. Потом жалеют.
- Хорошо, будем как солдаты, - согласился Сергей. - Если откровенно, то я очень рад, что этот наш разговор состоялся. Лучше, конечно, чтобы он в других условиях произошел, но если уж так случилось...
- А вот этого - не надо, - уже строго произнес Бунчужный. - Ни к черту эти сентиментальности.
- Тогда считайте, что этого я не говорил.
- Хорошо! Ну, будь, - произнес Бунчужный и, еще раз встряхнув руку зятю, вышел. В коридоре покосился на закрытую дверь спальни. Сказал шепотом: - Пускай спит. Это очень важно для нее - отоспаться.
Дома Тарас Игнатьевич несколько минут ходил по комнате, потом автоматически взял эспандер - толстую стальную пружину с деревянными ручками на концах, - несколько раз согнул его. Затем внимание привлек портрет на стене. Это был его портрет. Подарили сослуживцы в день пятидесятилетия. На обратной стороне были подписи всего "комсостава"... И вот сейчас из рамы глядел на него знакомый и в то же время незнакомый человек, чем-то враждебный - самодовольный, гордый, уверенный в себе, как полководец, привыкший одерживать одну победу за другой... Глаза, - волевые, холодные, беспощадные, жестокие, как у диктатора. Странно, как это он прежде не замечал, что в этом большом портрете были будто нарочно сконцентрированы все отрицательные черты его характера. Зачем этот портрет здесь? Чтобы все знали, что на земле живет и что-то делает именно такой сильный и безудержный в своем стремлении к цели человек?
- Бронтозавр! - произнес он глухо. - Проклятый бронтозавр. Дочь проглядел... Родную дочь.
Он размахнулся и со всей силы ударил эспандером по своему портрету. Звон разбитого стекла. Изувеченное лицо и глаза, которые смотрели сейчас не надменно, а с удивлением. Отбросил эспандер. Схватил угол рамы. Рванул. Рама пружинила, не поддавалась.
- Капрон, - прошептал Бунчужный. - Будь ты проклят - капрон.
Он рванул сильнее. Капроновый шнурок лопнул со стоном. Бунчужный ударил углом рамы о пол. Она разлетелась. Осколок стекла рассек подбородок. Тарас Игнатьевич отер платком, поглядел на красное пятно, снова приложил платок к подбородку, не чувствуя боли, и вышел из комнаты уже совершенно спокойный.
35
Проводив Бунчужного, Сергей вернулся на свое место и просидел так, задумавшись, весь остаток ночи. Из этого состояния вывел его телефонный звонок. Звонил Багрий. Спросил, как себя чувствует Галина.
- Все еще спит.
- Хорошо, - сказал Багрий. - Пусть спит... Вы с ней говорили уже?
- Нет. Она только сказала... Вы знаете, что она сказала.
- Нам надо встретиться, Сергей Романович.
- Хорошо, я приеду к вам.
- Нет, лучше будет, если мы соберемся втроем - я, вы и Галина. Я вам еще позвоню, попозже.
Потом позвонил Гриша Таранец.
- Мы все знаем, Сергей Романович, - произнес он. - Мы все знаем. И я, и Таня.
- Ну, и как Таня?
- Вы же знаете мою Таню. Она если что одобряет, то всей душой, всем сердцем, а если осуждает... У меня все проще, я не верю - и все.
- Во что не верите? - спросил Гармаш не то растерянно, не то удивленно.
- В то, что Галина Тарасовна могла такое. И никто меня не убедит.
- Даже я?
- Даже вы. Не нужно ли вам чего?
- Спасибо, Гриша. Пока ничего не нужно.
- Я на заводе. Если что понадобится, позвоните. Комсоргу. На стапель. Запишите номер. - Он продиктовал номер. - Меня сразу же разыщут. И знайте, что в моем лице у вас всегда есть самый верный друг.
- Спасибо, Гриша, - еще раз поблагодарил Сергей.
Он долго ходил по комнате, потом зашел в спальню, прислушался к дыханию Галины, снова вернулся в кабинет, не зная, куда себя девать. Опять зазвонил телефон, он поспешил снять трубку, чтобы шум не разбудил Галину. Звонили друзья, знакомые, бывшие сотрудники. Одни - чтобы выразить свое соболезнование, другие - чтобы услышать какие-нибудь подробности, третьи просто так, из любопытства, не решаясь спросить о том, главном, что заставило их поднять трубку. Людмила Владиславовна вежливо поздоровалась, выразила Сергею сочувствие по поводу смерти Валентины Лукиничны и попросила передать Галине Тарасовне, что она может пока не выходить на работу: ей положен трехдневный отпуск в связи со смертью матери.
После нее позвонила какая-то женщина. Спросила, чья это квартира, дома ли доктор Гармаш, и, узнав, что дома, сказала:
- Пусть подойдет к телефону.
- Кто ее просит?
- Это не имеет значения.
- Она спит.
- Ага, спит. Когда проснется, передайте ей, что она дрянь и паскуда и что при встрече я плюну ей в глаза.
Первым порывом Сергея было выругаться, но он сдержался.
- Я ей этого передавать не стану, - спокойно ответил Сергей.
Трубка несколько секунд возмущенно дышала, потом сказала:
- Ненормальный идиот, - и злобно щелкнула.
"Нормальный идиот - это идиот, - подумал Сергей, - а ненормальный идиот? Какая чушь лезет в голову. Все это уже было. Все это уже тысячу раз было. Не помню только, с кем и где. Но все равно, это настолько избито, что я не позволил бы себе использовать такую деталь в книге. А вот в жизни... Может быть, не отвечать на телефонные звонки? Нет, этого нельзя".
Романов долго колебался, прежде чем позвонить. Но позвонить надо было, и он решился.
- Послушай, Сергей Романович, - начал он тихо, - это правда?
- О чем ты?
- Ты же хорошо знаешь.
- Не имею представления.
- Я о Валентине Лукиничне.
- Если ты имеешь в виду ее смерть, то это правда. Газета решила поместить некролог?
- Некролог? Ну, нет... Ладно, давай в открытую. К нам, понимаешь, поступил материал. Ты догадываешься - какой?
- Догадываюсь. И газета собирается публиковать этот материал?
Романов ответил не сразу. Чувствовалось, что вопрос Гармаша застал его врасплох. И Сергей воспользовался этим.
- Ты потому и звонишь, что решил опубликовать. Тебе необходимо интервью со мной?
Романов огорченно вздохнул:
- Надо публиковать. Есть такое мнение, чтобы публиковать, Сергей Романович.
- Чье?
- Я понимаю, тебе нелегко, Сергей Романович. Но ты и меня пойми. Долг журналиста, редактора, наконец. Сознавать долг и не выполнять его трусость. Твои слова, Сергей Романович.
- Это не мои слова. Это Конфуций сказал.
- Неважно, кто сказал, главное, что мы оба согласны с этим. Я еще не решил, буду ли публиковать, но если решусь...
- Ты уже решил, - прервал его Гармаш. - И считай, пожалуйста, что этого интервью по телефону у тебя не было.
Он резко положил трубку. Обернулся. В дверях стояла, опершись плечом о косяк, Галина.
- Кто это звонил? - спросила она.
- Романов... Ты хорошо поспала?
- Чего он хотел?
- Да так, пустяки.
- Это не пустяки, Сергей. Это очень серьезно.
- Ты полагаешь?
- Это очень серьезно, - повторила она.
- Разве нам никогда не приходилось решать серьезных вопросов? Приходилось, и не раз. Давай поговорим. Садись, и давай поговорим.
Романов позвонил Шарыгину, попросил прийти. Дело есть... Не обо всем же по телефону.
Вадим Петрович сказал старшей сестре, что обход он закончит погодя, сбросил халат и стал торопливо спускаться по лестнице.
Романов ждал его. Поздоровался. Предложил сесть. Пододвинул рукопись.
