Наум Фогель - Капитан флагмана
- М-да! - наконец произнес Романов, и это "м-да" окончательно убедило Шарыгина в том, что Иван Семенович озадачен. - Скажу тебе откровенно, после долгой паузы начал Романов, - ничего подобного до сих пор мне и слышать не приходилось.
- Не удивительно, - сказал Шарыгин. - Случай и впрямь необычный. Я потому и звоню вам, что случай - необычный.
- Послушай, Вадим Петрович, а нет ли тут ошибки? Я ведь знаю Галину Тарасовну. Это на нее не похоже. Что она говорит?
- Она говорит, что мать уже больше не могла. Она потому и решилась, что мать уже больше не могла.
- Так и сказала?
- Так.
Трубка опять замолкла. Шарыгину пауза показалась чересчур долгой.
- Что же вы молчите, Иван Семенович? - спросил он.
- Боюсь, вокруг этой истории большая шумиха подымется... Впрочем, это закономерно.
- Что закономерно? - спросил Шарыгин.
- Шумиха, милый мой, шумиха. - Он помолчал немного, потом продолжал уже спокойно: - Эта история напоминает мне... Я недавно только читал о застенках Бухенвальда. Там, в лазаретах, безнадежных больных тоже из "гуманных" соображений убивали, и тоже таким способом. Ужасная ассоциация, друг мой!
- Ну, это вы лишнее уже, - сказал Шарыгин. - Хотя... Но что мне делать? Понимаете, Андрей Григорьевич ошеломлен. Ушел домой, ничего не сказав. А я должен что-то делать. Не наломать бы дров. Я потому и звоню вам, что не знаю, как быть.
- Полагаю, прежде всего нужно поставить в известность администрацию.
- Хорошо, - вздохнул Шарыгин, - я сейчас позвоню Людмиле Владиславовне. А с Тарасом Игнатьевичем как?
- И ему позвони, - решительно произнес Романов. - С ним можно как с бывалым солдатом - без церемоний: крепкий мужик, сдюжает.
Романов любил называть себя старым журналистом. И еще он любил называть себя битым волком. После разговора с Шарыгиным, возбужденный, он поднялся и сел за машинку. Но что-то мешало ему начать статью. "Все же Бунчужный - это Бунчужный. Сломит ли его этот случай? Скорее всего, сломит. А если нет? - Он в нерешительности подошел к окну. - Конечно, если написать о том, что произошло... Но с другой стороны..." Он задумался. Подошел к телефону. Набрал номер.
- Матюха? Не спишь еще? Такое дело, Матюха. Галина Гармаш только что свою мать умертвила. Усыпила, как подопытного кролика.
- Ты рехнулся, Ваня! Ты что говоришь?..
- А то и говорю, что слышишь. Шарыгин мне только что звонил. Такая, брат, катавасия получается. Ну теперь он у меня попляшет, Бунчужный твой. Я его рикошетом так шарарахну.
- Ваня, я тебе запрещаю Бунчужного трогать. У него сейчас и на заводе беда.
Иван Семенович даже присвистнул:
- На судне?.. И жертвы есть?..
- Двое раненых.
- Да, это уже не фактик, а факт. Крупнокалиберный.
- Да угомонись ты наконец, Иван. А если сунешься все же, запомни - не брат ты мне больше.
В трубке раздались короткие гудки.
Иван Семенович пропустил мимо ушей последние слова брата. Он даже трубку забыл положить на рычаг, стоял, похлопывая ею по ладони, отчего гудки в трубке становились то громче, то тише. "Вот он, тот случай... Как это говорится, пришла беда - отворяй ворота. Что ж, и на старуху бывает проруха, твое королевское величество!.." Он положил трубку на место и сел за машинку. Несколько секунд сидел в раздумье, потом, по привычке, застучал короткими очередями. "Был уже поздний вечер, - начал он, - когда мне позвонил мой добрый друг - молодой, очень способный врач, Вадим Петрович Шарыгин. Всегда спокойный и уверенный голос его звучал на этот раз неестественно тихо. В нем слышалась тревога и растерянность. Когда я узнал, в чем дело, у меня, много повидавшего на своем веку журналиста, перехватило дыхание и больно сжалось сердце..."
После небольшого предисловия, коротко, но внушительно излагалась суть, а потом - рассуждения чисто философского порядка: раздумье о смерти, о неприкосновенности жизни, о законах вообще и о советских в частности. Выводов он решил не делать. Ни к чему. В таких случаях самое верное обратиться к сердцу читателя. "Представьте себе, - стучал он, - что нечто подобное произошло с кем-нибудь из ваших близких. Нет, с кем-то самым близким. Потому что не было, нет и никогда не будет никого ближе родной матери..."
Он пробежал заметку глазами и вздохнул. Надо, чтобы о Галине Тарасовне как можно меньше. Смысл того, что она сделала, должен витать где-то между строк. И еще - нужно будет с утра позвонить Гармашу. И надо, чтобы все понимали, что он, Романов, публикует эту статью по долгу журналиста. Как назвать статью: "Убийца в белом халате"?.. Где-то он слышал уже нечто подобное. Ничего, тут именно такое название больше всего подходит. Название оставить, а в тексте все смягчить. Существует ведь отчаяние, вот и надо все свалить на отчаяние. Нет, не пойдет. "Нельзя такое - от моего имени. Такое от имени главного редактора недопустимо. Да и вообще лучше, чтобы выступил кто-нибудь из посторонних. Хорошо, если б медик. Вадим Петрович - вот кто. Его читатель уже хорошо знает. Позвонить?.. Нет, отложим до утра, да и не телефонный это разговор, а с глазу на глаз. Согласится ли подписать? Согласится! Надо только переделать немного, чтоб не от лица журналиста, а от имени представителя самой гуманной профессии. Утром сделаю. Утром всегда лучше получается".
Он лег в постель с тем чувством удовольствия, которое всегда возникало, когда нужное решение найдено и принято.
...Волошина выслушала сообщение Шарыгина, помолчала немного, потом поблагодарила:
- Спасибо, Вадим Петрович. - И добавила с горечью: - Такая беда! Вот беда!.. Пока никому не звоните.
- Я хотел Тарасу Игнатьевичу...
- Я сама. А вы уж проследите, чтобы там был полный порядок. Историю болезни Валентины Лукиничны - под замок.
- Не беспокойтесь.
Людмила Владиславовна привыкла в трудных случаях советоваться с мужем. Он подскажет, как лучше поступить. Ей нравилась эта его способность - всегда находить наиболее разумный выход из любого положения.
Константин Иннокентьевич крепко спал. Людмила Владиславовна растолкала его. Он присел на краю постели, ошалело глядя на жену.
- Что?.. Телефон?
- Нет. Мне нужно поговорить с тобой. У меня беда.
Она рассказала все. Ширин молча натянул пижаму и стал ходить по комнате. Решение у него возникло сразу, но он уже привык, прежде чем высказаться, прикинуть все "за" и "против". Людмила Владиславовна знала эту его особенность и не торопила. Наконец он остановился перед ней.
- Что делать? - произнес негромко. - Первое - сообщить в прокуратуру. Второе. Завтра же, - он посмотрел на часы, - нет, сегодня созвать партийное собрание. Обсудить. Но кто такая Галина Тарасовна? Ординатор. А куда заведующий отделением смотрел? Он ведь старый коммунист. С него и спрос. Тарас Игнатьевич всегда говорит, что спрашивать надо с начальника. Порядок в том и заключается, что на каждом участке есть свой начальник. Бригадир, мастер, главный инженер... А директор за весь завод в ответе. И ты виновата в том, что недоглядела на этом своем терапевтическом участке. Вот и повинись на партийном собрании. Перед законом ты не виновата, а перед партией... Вот и повинись... Протокол - в горком. Третье. Галину Тарасовну под благовидным предлогом от работы отстранить. И последнее. Тарасу Игнатьевичу позвонить немедленно.
Он снова заходил по спальне, с досадой скребя в затылке. Ах, некстати все это. Особенно сейчас некстати.
Людмила Владиславовна решительно набрала номер Бунчужного. Домработница сказала, что Тараса Игнатьевича еще в половине двенадцатого срочно вызвали на завод.
Волошина позвонила сначала в кабинет директора. Там телефон не отвечал. Тогда она попросила диспетчера разыскать Тараса Игнатьевича. Ей ответили, что сейчас это практически невозможно. Она поняла: на заводе что-то произошло. Позвонила в поликлинику. К телефону дежурной сестры подошел кто-то посторонний, сказал, что сестра занята, и тут же положил трубку.
34
Много искореженного, обгорелого железа довелось видеть Бунчужному во время войны. Обрушенные пролеты мостов. Разбитые паровозы и вагоны вдоль откосов железнодорожных насыпей. Изуродованные снарядами танки. Куски обгорелых самолетов. Но то была война. А тут...
- Будто фугасным шарахнуло! - произнес кто-то за спиной, словно прочитав его мысли.
Бунчужный оглянулся, увидел Скибу. Кивнул.
- Да, отличились к празднику. Приготовили подарочек.
- С чего начнем, Тарас Игнатьевич? - спросил Лордкипанидзе.
Бунчужный повернулся к главному инженеру:
- Срочно соберите "комсостав". У меня.
- Есть, Тарас Игнатьевич! - ответил тот и быстрыми шагами направился к трапу.
- Тебе, Лорд, на совещании делать нечего. Останешься тут. Организуй людей, убери все лишнее. - Он повернулся к Скибе. - Ну, что скажешь, Василий Платонович?
- А что тут говорить, Тарас Игнатьевич, залатаем. Суток за двое заштопаем, и не найдете, где та дырка была.
- Двое суток никак нельзя. Сутки.
