Золотой ребенок Тосканы - Риз Боуэн
В тот вечер Паола заявила, что устала и ужин будет простым. Она взбила яйца и сделала фриттату[43] из тех овощей, которые мы принесли домой: лука, цукини и бобов. Это было удивительно вкусно.
— Уже поздно, — сказала она после того, как мы закусили сыром и фруктами. — Завтра нас ждет долгий день. Сначала месса в восемь часов, после нее процессия, а там и праздник. Ты придешь?
— Конечно. Мне очень интересно посмотреть.
— Ты, наверное, не нашей веры, — заметила она.
— Я выросла в лоне англиканской церкви. Она похожа на вашу. — Я не хотела признаваться, что на самом деле веры у меня не было никакой.
— Я слышала, что люди в Англии не особо религиозны. Ты же не чтишь святых, верно? У вас им не молятся?
— Это правда.
Она пренебрежительно хмыкнула:
— Как можно получить ответ на молитвы, если ты не призываешь святых помочь? Бог, понятное дело, слишком занят, чтобы делать все в одиночку.
Я подумала о том, как это просто и наивно. Но потом вспомнила медальон на веревочке, который лежал в шкатулке моего отца. Кто-то дал ему этот образок, скорее всего, София. Мне стало интересно, что за святая была изображена на нем.
Казалось невероятным, что мой холодный отец, типичный англичанин, носил образок на веревочке. «Должно быть, он очень любил ту женщину», — подумала я. Я вспомнила картины, написанные им до войны, такие яркие и полные жизни. И меня поразило внезапное открытие, что его жизнь, по сути, закончилась, когда то письмо вернулось нераспечатанным. Интересно, сколько еще раз он пытался отыскать ее, пока не сдался и не женился на моей спокойной и надежной матери?
Глава 25
ХЬЮГО
Декабрь 1944 года
Похолодало, погода стала сырой и мрачной. Хьюго несколько дней просидел в своем убежище, пока вокруг неистовствовал дождь с мокрым снегом. Когда София пришла ночью, ее волосы прилипли ко лбу, а одежда была грязной.
— Не приходи, когда идет такой дождь. Я обойдусь, уверяю тебя, а то заработаешь воспаление легких, если будешь так мокнуть и мерзнуть, — умолял он.
— Я сильная, Уго. Я привыкла к тяжелой жизни. Не беспокойся обо мне, — сказала она.
— Но как ты объяснишь дома, почему промокла? Твоя бабушка начнет что-то подозревать.
— Бабушка больше не может подниматься по лестнице. Я сушу свои вещи в шкафу для белья. — Она одарила его озорной улыбкой. — Не волнуйся.
Но он не мог не волноваться. Однажды ночью гроза была такой сильной, что София не пришла. Гром грохотал прямо над головой. Молния то и дело вспарывала тучи над ним. Хьюго сидел относительно сухой под остатками парашюта, которые он развесил над собой, и мысли его метались. Вдруг она решила прийти и в нее попала молния? Что, если на нее упала ветка дерева?
Его мучил голод. Чем скорее силы возвращались к нему, тем больше еды ему требовалось. Хьюго столкнулся с отрезвляющей реальностью: если что-то случится с Софией, он умрет от голода. Можно попытаться поймать еще птиц. Но мысль о том, чтобы съесть сырую птицу, была настолько отвратительна, что он отмахнулся от нее. «Я должен упражняться в ходьбе, — подумал он. — Я должен привыкать снова пользоваться этой ногой. Утром попробую».
Но утром дождь лил сплошной стеной, и вскоре пол вокруг него стал походить на небольшое озеро. Он сжался в комок в своем углу, пока по алтарю над ним барабанил дождь, и все больше падал духом. «Посмотрим правде в глаза, — думал он. — Мои шансы на побег практически равны нулю. Немцы повсюду. Союзники не будут предпринимать наступление на север, в горы, до весны. И даже если бы я спустился с горы к дороге, я бы не смог убежать и спрятаться, оставаясь незамеченным».
Нет, Хьюго не мог просто так сдаться, ни морально, ни физически. Его долг как британского офицера — сделать все возможное, чтобы вернуться в свою эскадрилью. И до тех пор, пока он мог надеяться снова увидеть Софию, чувство долга и надежда продолжали его поддерживать.
К середине дня дождь прекратился. Солнце выглянуло, над огромной лужей на полу поднимался пар. Хьюго вылез из своего укрытия и разложил парашют на просушку. Овечья шкура и одеяло каким-то чудом лишь слегка подмокли. Затем он осторожно, по краю, обошел лужу и вышел из часовни, наслаждаясь теплыми лучами солнца. Облака цеплялись за вершины холмов, и было заметно, что снежные шапки на далеких горных пиках стали куда внушительнее.
Выйдя на пропитанный сыростью двор, он попытался заставить себя ходить, наступая на раненую ногу. Боль была адская, и если бы не шина, он бы точно упал. Да, это была не лучшая идея. Хьюго сунул свой костыль под мышку и кое-как преодолел путь до бочки с водой, где долго пил и умывался. «Ванна, — подумал он. — Как бы я хотел очутиться в ванне с горячей водой». Перед его мысленным взором предстала ванная комната в Лэнгли-Холле с ванной на лапах, полной горячей воды. «Я больше ничего не буду принимать как должное», — решил он.
Его размышления были прерваны ревом моторов, донесшимся с дороги внизу. Несколько армейских машин, маленьких, как детские игрушечные машинки, направлялись на север. Инстинктивно Хьюго нырнул за стену. Затем его ушей достиг еще один звук — низкий ровный гул двигателя самолета. Не немецкого самолета. И не британского. Затем он увидел, как самолет вынырнул с юга.
«Американский легкий бомбардировщик», — определил Хьюго. Самолет снижался, и вскоре стала видна американская звезда, на которой сияло солнце. Пилот пронесся прямо над немецкой колонной, и вниз упала бомба, потом другая. Хьюго даже на вершине холма чувствовал, как содрогается земля. Затем снова раздались взрывы — это огонь добрался до топливных баков. Над дорогой взвился огненный шар, и дым от него защекотал ноздри. Самолет улетел, а от конвоя остались только горящие остовы.
Осознание, что война вовсе не где-то далеко, она здесь, было резким, как холодный душ. Но в то же время Хьюго испытывал воодушевление от того, что союзники выслеживают немцев, уничтожая их, пока те убегают на север. Может быть, война и впрямь скоро закончится?
На обратном пути он заметил на полу перо убитого им голубя. Он наклонился, чтобы поднять его. Оно было красивого голубовато-серого цвета, с переливающимися краями. Он снова почувствовал острое сожаление, что убил такое прекрасное и безобидное существо.
Той ночью он перестелил свою постель и сел на нее, гадая, придет ли София. Он так проголодался, что
