Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Затем отвернулся от окна, чувствуя в воздухе до сих пор так и не выветрившийся слабый запах скипидара.
– Я рад, что вернулся, – повторил он.
Все еще улыбаясь, окинул взглядом холсты на стене, мольберты, громоздкую мебель, пузатую печку, Венеру Милосскую, по-прежнему стоявшую в том углу, в который задвинул ее Рашу при переезде. Он чувствовал себя так, словно вернулся домой к дожидавшимся его здесь старым друзьям.
– Теперь, мадам Лубэ, это мой дом, я буду здесь жить. А не только работать. Эта студия будет моим домом, и я уже больше никуда отсюда не уеду.
Комната на втором этаже с большим окном и обоями в букетиках белых и желтых фиалок оказалась уютнее, чем он ее запомнил. Он поставил на столик у кровати старый маленький портрет матери, прикрепил кнопками к стенам несколько зарисовок Сейлерана и пожелтевшую школьную фотографию, где он стоял рядом со своим кровным братом Морисом – оба в коротких штанишках и очень сосредоточенные. Через два дня прибыли сундуки с его вещами. Мадам Лубэ разложила сорочки по ящикам комода и развесила костюмы в гардеробе. Увидев же в ванной полотенца со своей монограммой, а также мыльницу и серебряный туалетный прибор, он окончательно почувствовал себя дома. Да, он будет очень счастлив здесь.
Затем Анри отправился проведать Рашу, подспудно предполагая застать его за занятиями живописью, игрой на мандолине, распивающим пиво в компании своих кладбищенских приятелей или же принимающим в гостях очередную девицу. Вместо этого в нетопленой студии усталый и измученный великан, закутавшись в пальто, старательно корпел над толстыми томами по истории искусств.
– Как видишь, – грустно усмехаясь, Рашу с трудом поднялся на ноги, – я готовлюсь держать этот чертов экзамен на смотрителя. Ты никогда в жизни не поверишь, сколько всего нужно знать, чтобы стать консьержем в музее!
От былого налета богемности не осталось и следа, хриплого смеха тоже больше слышно не было. В нем снова проснулся буржуа, озабоченный собственной респектабельностью и уверенностью в завтрашнем дне. Его больше не привлекали танцульки в «Эли» и посиделки за кружкой пива в «Нувель».
– Такие шалости хороши для студентов, а сейчас какой в них прок?
Какое-то время они говорили на отвлеченные темы, пытаясь восстановить былую доверительность.
– Ты уже, наверное, знаешь, что Гренье женился, а Лукас вернулся к себе в Нормандию?
Анри кивнул:
– Ты мне об этом писал. А как дела у Винсента?
Ну, Винсент по-прежнему ошивался в Париже, пил абсент и надоедал всем подряд со своей дурацкой идеей творческой колонии и братства художников. Летом он устроил выставку у Агостины – разумеется, потерпел фиаско.
– Он предложил Агостине выйти за него замуж. Естественно, она рассмеялась ему в лицо. «Мой маленький Винсент, – ну, сам знаешь, как она разговаривает, – да ты совсем тронулся! У тебя явно не все дома!» Между нами говоря, я думаю, что она права. Он неплохой малый, но только вот тут у него не все в порядке. – Он многозначительно постучал пальцем себе по лбу.
Нет, с Гози и Анкетеном он почти не виделся, хотя они оба тоже жили на Монмартре. Свободного времени почти не было, все они были очень заняты, пытаясь заработать денег на кусок хлеба. Да уж, нечего сказать, замечательная это профессия – искусство!
А вообще, лето было жарким и скучным. Слава богу, однажды по дороге в студию, у самых кладбищенских ворот, он заметил девушку.
– Я, как обычно, предложил ей попозировать мне для Мадонны, и она на это клюнула. Вообще-то она не слишком умна и немного туговата на ухо, но девчонка сама по себе неплохая. Золотое сердце. Работает кассиршей в отеле – по крайней мере, так она сама говорит, а там кто знает, врет или нет. Я нарисовал ее портрет – сделал небольшую зарисовку на обрывке холста. Она даже расплакалась, когда я ей его отдал. – Рашу мечтательно улыбнулся: – Хорошая девчонка эта Берта.
Он снова помолчал, оставаясь сидеть неподвижно, положив свои большие ладони на колени. Затем спросил:
– Ну и что ты теперь собираешься делать?
– Наверное, буду рисовать. Что еще мне остается?
– Ну, по крайней мере, тебе не надо беспокоиться о том, где взять деньги на жизнь. Так что теперь ты сможешь рисовать все, что душе угодно. Помнишь ту шлюху в ресторане у Агостины, ну, ту, что ты хотел нарисовать, потому что у нее было прозрачное лицо и зеленые тени на шее?
– Да. – Анри печально кивнул. – Теперь я смогу рисовать столько зеленых теней, сколько пожелаю. Это одно из преимуществ любителя. Можно рисовать все, что вздумается. Всем наплевать.
Внезапно они поняли, что им больше нечего сказать друг другу. Они по-прежнему были не прочь оставаться друзьями, но жизнь распорядилась иначе. Их пути разошлись. Того, что однажды свело их вместе, больше не существовало. Они стали чужими людьми, у которых просто были общие воспоминания.
– Ну ладно, мне пора, – сказал Анри, вставая с краешка дивана. – Не буду отвлекать тебя от работы. Надеюсь, мы все же будем видеться время от времени.
В дверях они, смущенно улыбаясь, обменялись рукопожатиями. По их взглядам можно было понять, что они прощаются навсегда.
– Конечно, надеюсь, что мы еще увидимся до моего отъезда, – сказал Рашу. – Кстати, ты же уже знаешь про Жюли, не так ли?
– Нет.
– Она же утопилась – примерно через неделю после того, как ты уехал.
– А где ее похоронили?
Рашу недоуменно пожал плечами:
– Ну, знаешь, как это бывает… Ни денег, ни родни… А отдельная могила стоит денег.
Анри сдерживался изо всех сил, пока не спустился до первого этажа. Там он сел на ступеньку и тихо заплакал.
Вечерняя встреча в «Нувель» принесла не меньшее разочарование.
– Будущее за коммерческим искусством, – вещал Гози, размахивая обтрепавшимися по краям рукавами. – На этом можно заработать неплохие деньги. У иллюстрированных каталогов, рекламы большое будущее… Даже вывески могут приносить хороший доход – нужно только уметь находить заказы.
Анкетен хвастался своим мастерством художника-копировщика религиозных сюжетов.
– На одно «Вознесение» Мурильо у меня уходит три дня. Я мог бы управиться и за два, но слишком много времени уходит на этих чертовых ангелов. На «Рождество» уходит четыре дня. Слишком много деталей.
Они изо всех сил старались казаться веселыми. Вспоминали о прошлом, пересказывали старые шутки, над которыми смеялись еще в ателье.
Но очень скоро запас шуток иссяк, и вдруг стало ясно, что им больше нечего вспомнить о студенческих годах, некогда казавшихся такими волнующими.
За напускной бравадой приятелей чувствовалось
