Бегство в Египет. Петербургские повести - Александр Васильевич Етоев
Жалобное подвыванье сменилось всхлипами – чьими, догадаться было несложно. Шкипидарова, кого же ещё.
Дольше ждать не имело смысла, нельзя было дольше ждать. Мы кожей чувствовали, стоя за дверцей шкафа, как нож маньяка мечется между печенью, почками, мозжечком нашего похищенного товарища, не зная, с чего начать. Тяжёлая дубовая дверца распахнулась под ударом ноги, и, раздвигая в стороны пронафталиненные пальто и платья, в облаке платяной пыли мы всем скопом вывалились наружу.
Картина, которую мы застали, вогнала бы в страх и мумию. Связанный по рукам и ногам, в большом корыте, вёдер этак на десять, скрючившись, сидел Шкипидаров. Рот его был заткнут мочалкой, в которой я признал нашу, пропавшую две недели назад. Но это было ещё не всё. Рядом с большим корытом стояли два корыта поменьше, и в них, кого бы вы думали, мы увидели? Нашего кота Тимофея и собаку Вовку. Пасти их были заткнуты, как у Шкипидарова рот, – правда, не мочалками, а каким-то полосатым тряпьём; лапы скручены, к хвостам привязаны гири.
На корыте, где сидел Тимофей Петрович, белой краской было написано: «Сырьё для опытов, комплект № 2». На другом, где томилась Вовка: «Сырьё для опытов, комплект № 3». Вот они-то, Вовка и Тимофей Петрович, и издавали те неясные звуки, что мы слышали из-за дверцы шкафа. Самый главный, нестихающий, звук, похожий на гудение бормашины, исходил из таза на табуретке, в котором в мутной фиолетовой жиже мокло что-то резиновое и чёрное.
Нависнув над корытом со Шкипидаровым, Севастьянов одной рукой оттягивал несчастному ухо, другой занёс над пленником скальпель, вот-вот готовый это ухо оттяпать. Любовь Павловна сидела поодаль и ленивыми движениями пальцев штопала дырявый чулок. Казалось, что происходящее в комнате нисколечко её не волнует.
Увидев нас, изувер со скальпелем от неожиданности выронил инструмент. Тот со звоном упал в корыто и при этом перерезал верёвку, связывавшую Шкипидарову ноги. Подопытный мгновенно вскочил и бросился под нашу защиту. Одновременно с падением скальпеля зазвенела штопальная игла, выпавшая из рук хозяйки.
– Ваня! – воскликнула Любовь Павловна.
– Люба! – ответил ей товарищ капитан Немов.
– Значит, это ты, гадина, привела их сюда? – злобным голосом спросил Севастьянов, пятясь в сторону табурета с тазом.
– Закрой пасть, ты, старый веник, – сказала изуверу Сопелкина.
– Вы-то, умные, – дядя Коля уже возился с пленниками, по очереди освобождая от пут собаку Вовку и кота Тимофея, – вы-то двое как здесь очутились? – Понятно, хлопец, сдуру съел огурец, который не ему предназначенный, вот его, сонного, и связали. А ведь огурчик был прописан тебе. – Он потрепал лохматый Вовкин загривок. – Есть, выходит, собачий бог, который всю правду видит. Ну а ты, усатая обормотина, – дядя Коля отвесил щелбан коту, – ты-то как ему дался в руки? Что, уже хорошего человека от плохого отличать разучился?
С виноватым видом Вовка и Тимофей Петрович опустили свои головы к полу. Затем, дружно оскалив пасти, освобождённые от тряпичных кляпов, зло уставились на ирода Севастьянова. Вовка зарычала угрюмо, Тимофей угрожающе зашипел.
– Что, братец, не ожидал меня здесь увидеть? – Брезгливо, как клопа на обоях, разглядывал своего единокровного брата товарищ капитан Немов. Он сделался даже ростом выше, брат же, наоборот, скукожился, как старый, перестоявший гриб. – Всё безумствуешь? Всё ножичком людей чикаешь? Дожил до седых волос, а в голове детский сад какой-то – ножички, искусственные пиявки… Другие вон, – он кивнул в сторону дяди Коли, – охраняют государственные объекты от расхитителей социалистической собственности. Или, – он показал на нас, – учатся в средней школе, набираются нужных знаний, чтобы в дальнейшем применять их на производстве. А собачку эту возьми, – Вовка вскинула голову и кивнула, – кошечку, – Тимофей Петрович посмотрел на товарища капитана Немова, но тот понял свою ошибку и мгновенно её исправил, – в смысле, кота. Думаешь, всё их занятие только хвостом махать? Не только. Они тоже вносят посильный вклад в строительство счастливого завтра. Собаку Павлова возьми, Белку, Стрелку…
– Ты меня моей пиявкой не тычь. – Брат пронзил товарища капитана Немова гневным взглядом из-под низких бровей. – Моя пиявка пяти Днепрогэсов стоит. Да мне, если хочешь знать, Нобелевская премия, считай, уже обеспечена. А что нескольких детишек пришлось покромсать при этом, так то обычные издержки прогресса. Александр Матросов, вон, во время войны закрыл грудью амбразуру ради общего дела. То же самое и мои подопытные, только на другом фронте – на медицинском. Думаешь, им не лестно ощущать себя героями отечественной науки? Конечно лестно, тут и говорить нечего. Вот вы, ребята, – обратился он ко мне со Щелчковым, – если вам поручит наше правительство осуществить первый в мире беспарашютный прыжок, прыгнете? Чтобы утереть нос Америке.
Мы со Щелчковым переглянулись.
– Разве если только Америке, – неуверенно ответил Щелчков.
– Видишь? – Севастьянов глядел на брата. – Даже дети понимают, на чьей стороне истина. А он мне: «детский сад», «до седых волос»! И это я слышу от человека, который славную фамилию своих предков променял на какого-то Кочубеева! Или Немова. Или не знаю кого ещё. Если человек честный, то ему скрывать от людей нечего и фамилию свою он менять не станет!
– Это меня, капитана водолазных войск, воевавшего на пяти фронтах и имеющего боевые награды Родины, ты назвал нечестным? – Товарищ капитан Немов побледнел от нанесённой ему обиды. – Так вот, если хочешь знать, Герой Советского Союза старший лейтенант Кочубеев был мой фронтовой товарищ, который лично в днищах судов противника делал коловоротом дырки и потопил таким хитроумным способом шестнадцать вражеских кораблей, включая один эсминец. А Немов – в честь капитана Немо, известного борца за свободу Индии и создателя «Наутилуса», первого в мире автономного подводного корабля. И скрывал я своё имя не от людей, я скрывал его от тебя, и не потому, что тебя боялся. Просто
