Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова - Геннадий Русланович Хоминский
– Сидеть! – резко крикнул Червонец, а сам встал и отошёл к столу, сел на табурет. – Слушай меня внимательно и запоминай.
Червонец закурил вторую сигарету, опёрся спиной о стол и вытянул ноги.
– Юра, ты человек умный и должен понять. Деньги, если ты их спрятал надёжно, не достанутся никому. Друзей у тебя не было, женщин тоже. Стало быть, они будут лежать, пока не сгниют или пока их не найдёт какой-нибудь фраер. Ты этого хочешь? А если отдашь мне, они попадут в общак, из которого мы будем подогревать тебя. Тебе выдадут нормальную постель, тебя будут кормить не той баландой, что жрут все. Тебе будут приносить хавчик из офицерской столовой. Тебе будут давать курево, водку, марафет. Тебе будут раз в месяц приводить бабу. Тебя будут выводить на прогулку каждый день. Короче, не кича, а курорт. А самое главное, ты сможешь сам назначить дату, когда приведут в исполнение приговор. Это ведь круто, самому определить, когда умереть. Можно прямо на день рождения. А можно лет через двадцать. А захочешь, прямо завтра, – Червонец замолчал, затянулся, а затем продолжил, – а если не отдашь, то я тебе не завидую. Будешь гнить в этой камере годами, а кроме того, тебя будут приводить в барак, где тебя будут пидорасить человек десять. Каждую ночь. Ты будешь на коленях умолять, чтобы тебя быстрее расстреляли. Но тебя не расстреляют, ты будешь подыхать сам. Ты уже догадываешься, как к тебе относятся зеки. Ты предатель, ты сука. Такого же мнения и вертухаи. Так что помощи тебе ждать неоткуда. Помочь тебе могу только я. Я вор в законе. Это моя зона, здесь моя власть. Как я скажу, так и будет.
Он встал, прошёлся по камере. Сел на кровать рядом с Константиновым.
– Юра, я тебя прошу не делать глупостей. И ещё. Если денег будет много, реально много, мы организуем тебе скачок, то есть побег. Вместо тебя расстреляют какого-нибудь чмошника, а ты с новой ксивой будешь жить где-нибудь в Забайкалье, учить детей в школе. Женишься на пышногрудой колхознице, она нарожает тебе кучу детишек. И помрёшь своей смертью, когда Богу будет угодно.
Константинов сидел рядом с Червонцем, обхватив голову руками.
– Ладно, Юра, ты подумай над моими словами, через день я жду ответ. Надумаешь раньше, позовёшь меня. Всё. Спокойной ночи, – Червонец, поднялся, хлопнул Константинова по плечу, подошёл к двери и постучал.
Дверь открылась, и в камеру вошёл усатый старший лейтенант.
– Ты что так долго, я же просил не более десяти минут.
– Антон, заглохни. Сколько нужно, столько и разговаривал.
Они вышли из камеры, дверь со скрипом закрылась. Константинов остался один. Подошёл к умывальнику, напился воды. Походил по камере, обхватив голову руками. Затем лёг. Сильно заболела голова. Мысли носились в ней, как табун диких лошадей. «Что если внять совету Червонца и отдать им деньги, будь они прокляты? И попросить расстрелять его на другой день. И закончить всё одним махом. Но можно ли ему верить? Неизвестно. Деньги-то они возьмут, но будет ли ему от этого польза?» – Константинов снова встал и начал ходить по камере. Он вспомнил свой разговор в вагоне с Валерой Соловьёвым, которому доверил тайну денег. «Можно ли положиться на него? Парень вроде хороший, не обманет. Не должен. Отнесёт деньги Людмиле. В Бога верит. Но слаб он. Может забояться связываться с этим. Испугается, убежит. Другое дело Червонец. Понятно, сам он в лагере, но дружки его на свободе. Те ничего не побоятся, всё сделают. Убьют любого, кто им станет мешать. Но Людмиле ничего не достанется», – Константинов снова лёг на кровать. «А если попросить Червонца передать часть денег Людмиле? Он, наверное, пообещает, только ничего не сделает. Деньги ему самому очень нужны. А кто такой Константинов? Да никто. Вообще никто. Ну будут выводить на прогулку, приносить еду из офицерской столовой. Это всё не главное. Главное, чтобы они не привели его в барак к другим заключённым», – Константинов снова встал и начал ходить по камере. Он себе представить не может, как он будет там. Ведь он даже защитить себя никак не сможет. Это ужасно. Из глаз потекли слёзы, он их размазывал рукавом куртки. Затем остановился, огляделся. В его голове раздался какой-то звук, как будто порвалась гитарная струна. Он снова посмотрел на стены, все изрисованные и исписанные всякой похабщиной, и вспомнил. Он всё это уже видел. Боже. Ведь это с ним уже однажды было. Он также стоял посреди камеры с грязно-зелёными стенами, изрисованными и исписанными. Такая же солдатская кровать. И он, совсем ещё пацан, стоит посреди камеры и ревёт. Ревёт в голос от ужаса, от того, что его посадят, от того, что все его мечты рухнули в одночасье, что ему придётся теперь несколько лет сидеть в тюрьме. А ведь ещё вчера всё было великолепно. Предстояла вечеринка в доме одноклассника Макса, родители которого уехали на курорт. На вечере будут все, а самое главное, Наташа. Он ей подарит цветы – всё-таки праздник. Восьмое марта. Потом выпускные экзамены и поездка с отцом в Москву. А сейчас он стоял и ревел. Голова раскалывалась от выпитого вчера.
***
Константинов подошёл к кровати и лёг. Это всё уже было с ним. Он всё вспомнил. Он вспомнил то, что давно забыл, очень старательно забыл. Сколько же лет прошло? Наверное, двадцать. Напрягся, посчитал. Точно, двадцать три года назад.
3.2. НАТАША
Юрка Константинов и его лучший друг Лёнька Петров жили в одном доме, в одном подъезде, только на разных этажах. Юрка жил на четвёртом, а Лёнька на третьем. Наташка жила в доме напротив. Учились в одном классе. Лёнька с Наташей с первого класса, Юрка присоединился к ним в четвёртом. До этого времени он с родителями жил в другом городе. Его отец был военным, и они часто переезжали с места на место. Но теперь, как он уверял, Юра закончит школу здесь. С Лёней дружили они с четвёртого класса. Наташа в их компанию попала класса с восьмого. К этому времени она расцвела и стала одной из самых красивых девчонок их класса. Много парней хотели с ней дружить, но получилось так, что дружить она начала с Юрой и Лёней. Они вместе шли в школу и возвращались домой. Гуляли тоже всегда вместе, благо жили в одном дворе. Юра был в неё влюблён и влюблён серьёзно, так он считал. До бессонных ночей и попыток написать посвящённое
