Андрей Белый - Том 3. Московский чудак. Москва под ударом
Таки и «я»: выпирается под небо: под небом каменный ком, завалившись, ему угрожает упадом
* * *Надвинулась туча; под ней все смирнело; казалося, что красножалая молнья прожалит —
— вот, вот —
— все — …
И раздается громовое:
— «Tap —
— тар —
— ррыы!»
6
Парило.
Все-то профессор вертелся во сне, бормотуша:
— Анализ Проверченки на основании тщательного звукового состава… дает.
Завертелся:
— Проверченко — множество смыслов: он — метаморфоза их всех.
Привскочил:
— Да-с!
— Нет форм!
— Только — формы движения!.. Вновь завалился:
— Сегодня — коробка, а завтра, — а завтра, — вскосматился он, — «каппа» какая-нибудь!
Эта чушь донимала: вертелся с таким впечатленьем, что все — переверчено, изверчено: странно винтило в спине: он увидел: подушка — проверчена.
Верченко!
— Вертится: верно — кубарь.
Не кубарь!
— Дырку вертит он: шило!
Не шило!
— С Верчонком своим.
— Не «Верчонок», а — «Софочка»: правду открыла:
— Счета проверяет.
— Бухгалтер!
Бухгалтер, Пров Ерченко, — не пожелал проверять: непроверченко. «П» же «Роверчен и Кo» Поль Роверчен — на острове Капри имел свою виллу; владения «Кo» оказались — заборами вблизи Баку; был на них — черной краскою выведен вскрик:
— Проверьянц.
За заборами ж — только пески.
Проверьянц — забурил: фонтан нефти поднялся под небо:
— Проверченко — нефть: дело ясное! Встал Гераклит: поучал:
— Так текучая жидкость, ища себе выхода, одолевает все косности твердого тела: и так: рациональные ясности форм распадаются в пламенных верчах текущего: метаморфоза Проверченки — шило, бухгалтер, кубарь и Верчонкин приятель — есть знак, что Коробкин отправится в Каппадокию.
Профессор, жестоко смеясь, попытался смутить Гераклита:
— Вы что же-с, — гидролог?
И — знал он прекраснейше: во времена Гераклитовы гидрологический — да-с — институт еще не был открыт; Гераклит не смутился: ни капельки!
— При изучении жидкого или же газообразного тела должны мы воспользоваться (вы читали Эйнштейна?) — системой текучих осей; вся система вселенной Ньютона разложена в параллелограммы, сведенные к непеременным осям, объясняющим нам неподвижную форму; Проверченко в ней проверяет коробки; коробки завертятся — в «каппе»: ступайте-ка — в Каппадокию вы!
«Каппа» — Коробкин.
* * *С открытием этим проснулся: открытие — чушь! Заморел от жары он сегодня за чтением «Математик амюзабль».
Клюнул носом: пошел, раскачавшися левой рукою, — сложить свои плечи в подушки: хотелося — сгаснуть, исчезнуть, не быть: вместо сна — началось это все: в голове завертелось: подушки — вертелись: желудок шалил эти дни (с молока); он — икал и отрыжку имел; прилив крови давал себя знать; и — шумело в ушах.
Все же — нечего делать: безделье!
В Москве он трудился дненощно; сидел над бумагами; здесь же, на даче, два пальца свои подоткнув под очки, он садился на лавочку, в солнце уставясь, драл до крови руки, которые Наденька мазала маслом гвоздичным; а то комары донимали; иль, взяв разрезалку, излистывал и перелистывал «Математик амюзабль»; под кустом бузины; или, сев биквадратиком пред муравьиного кучею, тыкался в кучу.
Он весь обвисал парусиной, коричневолобый, обжаренный солнцем; нестриженой бородой густопсел под природой; все — пил молоко; и читал Уильки Коллинза.
* * *Надя с серебряной песней увиделась — промельком: в синей кофтенке, расплесканной в ветре, в ажурных чулочках; и глазки сощурила мило, на — «папочку»; бурно возливость выказывал у подоконников: хлопотуном озабоченных мух защемляя и бегая пальцами за длинноногой караморой.
«Папочку» в эдаком виде заставши, от смеха кривулькою сделалась:
— Что это вы?
— Так себе…
— За караморой гонитесь.
— Длинные ноги какие.
Карамора оторвалася, оставивши ногу меж пальцами.
— Будет вам!
Заворкотушила; и, раздуванчиком юбки развеявши, громко в ладоши захлопала:
— В лес! Потащила его:
— Погоди, мой дружок, где-то тут, — суматошился он, — котелок, в корне взять…
Котелок захватил: носил в городе шляпу годами он: а, уезжая в деревню, он вырыл из рухляди свой котелок, о нем вспомнив, — изорванный, рыжий; и старый.
— Надели бы шляпу…
Профессор, надвинув на лоб котелок, взявши зонт дождевой, хотя в небе не виделось облак; довольный собой, с себя снял котелок, осмотрел его, снова надел.
— Превосходный убор головной, — говорил рационально.
И, выхвативши носовой свой платок из карманчика, по сапогу запыленному бил, подняв ногу (дурная привычка платком носовым чистить ноги).
7
Сырело и мглело.
Подсосенки, сосенки, малый сосняк; серо-розовый зяблик упархивал в иглы; придуха; елушником пахло: Надюша визжала арфичными звуками и нагибалась к лиловым, к еловым, к уже набухающим шишкам.
— Сосновые шишки, — не шишки: сушишки!
— Как так?
— А еловые шишки — лиловые шишки; так гладкая шишка — елшишка; а эта вот, — и показала она шишку с коричневым, гладким, сплошным, золотистым загаром, — ершишка: заёршилась.
Эти слова ему были приятны:
— Дочурочка!
В шишку он внюхался: шишка — смолистая; шишка — душистая; Наденьке очень полезно вдыхать этот воздух: сухой ведь плеврит!
Поскользнулся: рассклизился широкошляпный подъяблочник под башмаком; синестволыми соснами бор засмолел и нахмурился: сучник — прямой, строевой; и лиловая баба с белясым оплечьем в передник сушняк набирала.
Профессор устал: он уселся со вздиркой мохров прямо в мох, — на карачки; и — тыкнувши в мох карандашик, на Наденьку вздернулся:
— Да!
— Что вы там?
— Добродетельный очень мураш.
Красно-карий мураш, встав на задние лапки, вертел двумя усиками. Оттащила:
— Опять!
Точно он собирался писать сочинение: «Жизнь муравьев».
Открывалася им синемилая даль; открывалась дачами дачная местность, откуда вечернее облако, темный моргач, повисало, на молоньях, под вечер ясно-лиловою глыбой себя выявляя; для уха открылся дударь: провещался рожком; и — закрылся для глаза: протменьем; протменье — шло облаком пыли, из центра которого слышались щелки бича, густой мык:
— Говоря рационально — что там?
— Стадо.
Надя цветы собирала, Ивана Иваныча нежно склоняя к цветам:
— Львиный зев…
Он очки наставлял:
— Да-с — прекрасно, прекрасно.
Процвет луговой; сарафанчик: такой надуванчик.
— Вот кашка.
Очки наставлял он на кашку.
— Прекрасная-с!
— Знаете? Травку показывала.
— Это что же?
— Трава валерьянова. Цветоуханно!
— Ты, — спешно достал свой платок, — там… — И бил по носику запыленному им, пыль счищая, — гуляй себе… Ну, — …
Посмотрел на часы:
— Мне — пора-с.
— ?
— Я к Никите Васильевичу. Задопятов поблизости жил.
Кувырки своим носом пуская, он несся в полях — за сквозным мотыльком; завертел черным зонтиком.
* * *Скрылась с серебряной песенкой в зелень, жидневшую солнечную желтизною, вспугнув синезобую птичку: колечко играло сквозь зелень лиловою искоркой с пальчика: две горихвосточки вспышками красно-оранжевых хвостиков из-за шиповничьих зарослей яро бросились за мушкой — у пруда с бутылочно-цветной водой, отражающей сумрак оливковых рощ: ликом, ясным, как горный хрусталь, — отразилась она: развевалась на плечике густоросль мягких, каштановых прядей.
И — бросила камушек.
Отблеск серебряный тронулся; пруд — передернулся: блеснью излива; и — зеленоного стрельнула лягушка: туда пузыречек серебряный глюкнул из глуби; паук водяной, неподвижно распластанный, — прочь устрельнул: под купальню, пропахшую очень горькой ольхою и плесенью.
8
Хлюпали ноги мохнаем; пошел — мокрозем; места — топкие; фикал болотный кулик; сине-ртутной водицей болотце блеснуло из рясок и аэров с мельком раскромсанных мошек; парок: подтуманило; села кривулькой: бочок поднывал; у села Пересохина (с непросыхающей лужею), где тупоуглые домики криво валились промшелыми крышами, — выбралась у коноплянников; здесь неискосный лопух расширялся вполроста.
Вдруг стала: прислушалась.
Явственно кто-то, как щепкое дерево, задроботал — очень тоненьким, чтеческим голосом:
— Этот лопух называют еще «чумный корень», а ягоды — нет у него.
И ответило: хрипом и гнусами:
— Много ли ягод: две-три; и — обчелся! Приблизилась Наденька.
— Много ли ягод? Ну, это — напрасно вы; всякая ягода есть: голубика, крушина, дурман, волчья ягода… все это — ягоды…
