Город Победы - Ахмед Салман Рушди
– Качу, кэш – это будущее, – говорили они. – С качу у вас будет место в этом будущем. А без него, к сожалению, для вас не останется места, и в конце концов будущее придет к вам, как лесной пожар, и спалит ваши джунгли дотла.
Зеленых и коричневых обезьян подкупила любезность розовых и напугали обрисованные ими угрозы, и они согласились сотрудничать. Прочие обитатели леса проигнорировали посольство этих странных пришельцев с ужасным акцентом. Только лесные дикарки и, как говорят, сама Араньяни, поняли, что это угроза для их образа жизни. “Будущее” было опасностью, с которой у них не было никакого желания сталкиваться. Но они долго не знали, что предпринять.
(Возможно, мы сможем лучше понять историю о розовых обезьянах, если примем во внимание нашедшее отражение в “Джаяпараджае” почтительное отношение ко Времени – Времени, состоящем из множества вчера, сегодня и завтра. Обезьяны, с которыми мы впервые столкнулись в этих стихах, серые лангуры-хануманы из Биснаги, являются, можно сказать, обращением поэта к мифологическому прошлому, описанному в великих легендах, в то время как эти розовые пришельцы олицетворяют пока не известное завтра, завтра, которое полностью наступит спустя много лет после того, как поэт закончил свое творение. По крайней мере, таково предположение, которое, при всей должной скромности, мы хотим высказать здесь.)
Когда Пампа Кампана сообщила Фернану Паесу, что должна его покинуть и будет благодарна, если он подарит ей лошадь, чужеземец не стал спорить.
– В самом начале ты сказала мне, что лишь мимоходом пройдешь через мою жизнь, – сказал он, – так что я не могу пожаловаться, что ты каким-то образом ввела меня в заблуждение. И если ты, как ты говоришь, чудесное создание из далекого прошлого и была когда-то любовницей Доминго Нуниша, я должен признать – хоть и не могу в это поверить, – что ты видишь во мне не более чем отголосок или замену твоему прежнему возлюбленному. Как бы то ни было, я благодарен за подаренное мне время, и лошадь – самое малое, что я могу предложить взамен.
Она в последний раз встретилась с Мадхури Деви в старом доме с альковом.
– Я больше никогда тебя не увижу, – сказала она бывшему астрологу, – но я знаю, что оставляю город и империю в надежных руках. Обязательно найди надежные руки, чтобы передать их, когда придет твое время.
– Я никогда не думала о тебе как о сверхъестественном существе, хотя ты – это оно, – ответила Мадхури Деви, – но теперь вижу одиночество и тоску, которые это тебе приносит. Мы для тебя – лишь тени, мелькающие на экране. Как же одиноко тебе должно быть.
– Прошлой ночью я нашептывала царю, – сообщила Пампа Кампана, – так что не удивляйся, когда он объявит о своем решении запретить по всей империи сожжения вдов и поднять статус женщин в Биснаге до прежнего уровня.
– “Новая Ремонстрация” не позволила бы проводить сожжения в любом случае, – сказала Мадхури Деви. – Но спасибо, будет проще, если царь уже согласен.
– Больше никаких сожжений вдов, – произнесла Пампа Кампана вместо “прощай”.
– Больше никаких сожжений вдов, – отвечала Мадхури Деви. После они расстались, зная, что эта разлука будет вечной.
После того как Пампа Кампана во второй раз покинула Биснагу, так называемый “второй золотой век” внезапно закончился, словно своим уходом она опустила над этими годами занавес. Дева Райя умер, и – к счастью – ни одна из женщин не сгорела на его погребальном костре. Двенадцать тысяч жен выпустили в большой мир, чтобы они смогли устроиться в нем настолько хорошо, насколько смогут. После настало время некомпетентности и коррупции. Опустим череду некомпетентных царей, каждый из которых был убит своим последователем на троне. Имели место обезглавливания и головы, набитые соломой. В конце концов последний жалкий царь из рода Сангама был обезглавлен собственным генералом по имени Салува, и династия основателей Биснаги завершилась.
Пампа Кампана мало что говорит нам о недолговечной “династии Салува”, несмотря на то что в этот период благосостояние империи было в значительной степени восстановлено, но она с любовью пишет о некоем Тулуве Нарасе Наяке, другом генерале, чья “династия Тулува” вскоре вытеснила Салувов – он вернул оставшиеся утраченные территории, держал Зафарабад и других противников на расстоянии и стал отцом человека, во время правления которого Пампа Кампана получит самый важный урок любви за всю свою долгую жизнь. В своей эпической поэме она дразнит нас, своих читателей, намекнув на грядущую историю любви, но отказавшись развивать эту тему дальше, она лишь пишет со свойственной ей простотой формулировок:
“Прежде всего этого нам нужно было сразиться с обезьянами”.
По дороге из Биснаги Пампа Кампана, расстроенная своим последним разговором с Фернаном Паесом, во время которого он понял, что является не чем иным как отголоском из прошлого, думала о Доминго Нунише и трех своих дочерях, отцом для которых он был – отцом, оставшимся в тени, отцом, чье отцовство никогда не было признано. Я обидела его, думала она, быть может, поэтому у меня нет внуков по его линии. Это месть его крови. Ее дочери, унаследовавшие, по крайней мере, часть способностей к магии, которыми наделила ее богиня, станут окончанием линии, а не началом династии. Магия исчезнет из этого мира, и ее место займет банальность. Она скакала в лес Араньяни, в самое сердце сказки, и заранее оплакивала победу обыденности, рутины над этой иной реальностью. Победу линии обыкновенных мальчиков над линией необыкновенных девочек. И, возможно, розовых обезьян над женским лесом.
Юктасри Сангама поджидала ее на опушке леса, она была похожа на призрак собственной матери. Разница в их внешности была ей безразлична.
– Я знаю, что значит быть твоей дочерью, – обратилась она к Пампе Кампане. – Это значит стать перед смертью твоей бабушкой.
Желания обсуждать это дальше у нее не было.
– Я слишком долго ждала до того, как позвала тебя, – призналась она. – Дела здесь обстоят скверно, и последняя схватка должна начаться очень скоро.
Проблемы начались с того, что зеленые и коричневые обезьяны захотели пригласить на свои деревья розовых. Вскоре некоторые из розовых вожаков убедили зеленых обезьян, что им нужно бояться коричневого племени, в то время как другие
