Валенсия и Валентайн - Сьюзи Кроуз
Я направилась к воде и пробралась по камням к краю, где прибой разбивался о мои ноги. Гнетущий туман не рассеивался с момента нашего прибытия, и я поняла, что он никуда не денется, поэтому села в него и позволила ему осесть на меня. Я представила, что нахожусь в облаке в небе, над всем. Я закрыла глаза и услышала… фортепианную музыку?
Она прекратилась, как только я поняла, что это было, как будто я спугнула ее. Я сидела совершенно неподвижно и прислушивалась изо всех сил, но все равно ничего не слышала. Неужели мне это почудилось?
Но как раз в тот момент, когда я уже собиралась сдаться, это произошло снова. Семь низких нот, потом ничего, а потом снова те же семь нот. Не так, как будто кто-то репетировал вещь, которую знал, а как будто ее разучивали или писали. В этом было что-то призрачное, плывущее сквозь туман, то останавливающееся, то снова приходящее в движение, словно некое видение. Я последовала за ним – по камням, вдоль воды, а потом в лесок.
Я вышла на поляну, где увидела маленькую белую церковь, окруженную штакетником, и в стороне – запущенное кладбище. Некоторые могилы находились внутри ограды, а некоторые – снаружи. Перед входом стояла деревянная доска без каких-либо слов.
Туман опустился на крышу, и я поежилась.
Снова семь нот.
Увидев, что входная дверь церкви приоткрыта и подперта чьим-то ботинком, я восприняла это как знак приветствия и заглянула внутрь.
Там был Серж, наш хозяин, склонившийся над пианино в глубокой сосредоточенности. Он снова сыграл ноты, и я заметила, что на этот раз одна из них изменилась. Он что-то стер на лежащей перед ним бумаге и написал что-то другое. Казалось, он никуда не торопится. Теперь мелодия прозвучала иначе.
– Мило, – сказала я, и он вздрогнул и повернулся ко мне лицом. Он не выглядел испуганным, просто взволнованным. Может быть, смущенным.
– Спасибо. Это еще не закончено.
– Могу я услышать ту часть, которая закончена? – спросила я.
Он улыбнулся.
– Вы уже услышали. Это все, что пока есть.
– О, – протянула я и тоже смутилась. – Так вы только что пришли сюда?
– Нет. Я здесь уже несколько часов.
– О, – снова протянула я. Мне показалось, что я увидела мышь, проскользнувшую под одной из скамей, но я не была уверена. – А слова будут?
– Нет, – сказал он. – Я не знаю, как писать слова. Я просто знаю, как писать музыку. Если пишешь музыку достаточно хорошо, слова уже не нужны.
Я кивнула.
– Значит, это какая-то история?
– Да.
– О чем?
– Если я скажу вам, о чем, – сказал он медленно, – вы не сможете услышать свою собственную историю – потом, когда я закончу и покажу вам.
– Не обижайтесь, – сказала я ему, – но учитывая скорость, с которой вы работаете, я вряд ли буду здесь, когда вы закончите.
Он засмеялся, и это был лучший смех, чем тот, который он, как мне казалось, мог бы издать.
– Верно, – сказал он. – Раз уж вы так выразились. – Он снова сел на скамейку, и я, неуверенная в себе и неуверенная в том, что всего в паре футов от меня нет мыши, шагнула вперед.
Серж откашлялся и улыбнулся мне.
– Это история о моей жене и дочери, – сказал он.
– Как мило.
– Они погибли в автомобильной катастрофе двадцать лет назад. Направлялись на фортепианный концерт моей дочери. Стояла зима, и дороги были плохие. Я должен был поехать с ними, но в тот вечер заболел, поэтому они поехали без меня.
Я нахмурилась и уже пожалела, что сказала «как мило».
– Но дело не в этом, – быстро добавил он, снова успокаивая меня. – Это не грустная песня. Это песня о том времени, когда они были живы, написанная так, как будто они все еще живы. Я пишу все свои песни о них, как будто они все еще здесь. Немного творческой свободы – немного ревизионистской истории.
– Что ж, это мило, – сказала я, чувствуя, как защипало в глазах.
– В любом случае я думаю еще поработать над второй фразой.
– А мне пора возвращаться, – сказала я. – Прошу прощения за вторжение.
– Это вовсе не вторжение! – Серж тепло улыбнулся, хотя его глаза оставались грустными. – Я действительно люблю исполнять свои песни для других людей. Что хорошего в истории, если ее некому услышать? Надеюсь, вы вернетесь и я сыграю вам законченную песню.
Я сказала, что вернусь. И вернулась.
Глава 25
Как будто, может быть, никакого Джеймса Мейса и нет.
Как будто, может быть, никакого Джеймса Мейса и нет.
Как будто, может быть, никакого Джеймса Мейса и нет.
Абсурд.
Похоже, Грейс имела в виду, что Валенсия лгала, прикрывая что-то другое. Валенсия знала, что это не так, но возможно, подруга не так уж и ошибалась. Может быть, Валенсию одурачили так же, как и Грейс. Может быть, она сама придумала Джеймса Мейса просто потому, что он был ей нужен. Ей и раньше доводилось слышать такого рода истории, но они всегда касались людей очень далеких от нее. Об этих людях говорили в новостях. Они жили в других городах. Существовали в фильмах. Эти люди слышали «голоса» и верили в несуществующие реальности. Я могла быть одной из них.
Валенсия подумала о плите и бесконечном исповедании в грехах своему потолку, о дезинфекции и прочих вещах, из-за которых она чувствовала, что начинает сдавать и теряет связь с реальностью. А как насчет тех ярлыков, которые Луиза продолжала навешивать на нее?
Она представила, как Луиза добавляет еще одно слово в свой блокнот.
«Такие вещи часто предлагаются оптом или с небольшой нагрузкой, – сказала она однажды, как будто психическое заболевание – это что-то, что люди покупают в комплекте с чем-то другим, ради экономии. – Например, у тех, кто страдает ОКР, часто наблюдаются приступы беспокойства и депрессия». Как удобно, не правда ли? Купите одно, получите второе бесплатно! Получите ваш пакетик страданий!
Собственный организм постоянно приводил Валенсию в замешательство. Это был дом с привидениями в районе, жители которого не верили в истории о призраках; дом, хозяйке которого, женщине весьма скептической, пришлось потрудиться, чтобы убедить себя в том, что скрипящие половицы не более чем естественные звуки дающего усадку здания.
Как может человек не понимать, что происходит внутри его собственного тела? Ответ простой: все дело в ее ужасной коммуникации с другими людьми. Почему ей легче разговаривать с собой, чем с Питером?
Питер. Существовал ли он на самом деле? Грейс не знала Питера, хотя его кабинка находилась в нескольких шагах от ее рабочего места. Как такое возможно?
Валенсия собралась, притихла и прислушалась. Закрыла глаза, откинула голову назад и попыталась думать, не заглушая свои мысли. Что там происходит?
