Семен Бытовой - Багульник

- Да что ты, Харитон Федорович, - взмолилась жена. - Сколько раз от беды уходил...

Он высвободил руки из ее теплых ладоней, положил их на голову жены, ласково погладил.

- Верно, Ксана... уходил... Нельзя мне было в безвестности умирать... - Он закрыл глаза. - А нынче всю правду про Харитона Бурова знают... Ксана... ребят береги...

- Да что ты говоришь такое, Харитон Федорович!.. - вздрогнув, сказала она. - Доктора еще поднимут тебя! Ведь мы с тобой жизнь-то по-настоящему только и начали...

- Худо мне, Ксана... - простонал он. - Голова горит... Дышать трудно...

- А ты, Харитоша, молчи, не волнуйся. Бог даст, поправишься. Отпуск свой сразу за два года используешь. Отдохнешь.

Он сделал слабое, беспомощное движение руками и устало, будто со сна, немного приоткрыл глаза:

- Ксана...

- Что, Харитоша?

- Там в кителе у меня... партбилет... Ксана...

- Он нужен тебе? - Она тихонечко вышла в коридор и через две минуты вернулась с кителем мужа.

- Здесь он...

- Достань... Ксана...

Отдавая мужу партбилет, Ксения Викторовна вспомнила тот счастливый день, когда Буров принес его из райкома, заставил ее бросить все домашние дела и срочно сшить для партийного билета потайной карманчик на подкладке кителя. Он стоял буквально над душой, ревниво следил за каждым ее стежком и очень волновался, почему она, Ксения Викторовна, шьет в одну нитку, когда можно в две, чтобы покрепче было.

- Ксана, - опять позвал он ее шепотом, - от товарища Щеглова получил я билет... Лично ему в руки... отдашь... Ксана... А на словах передай ему, Ксана, что... твой Харитон Буров всегда... коммунистом был... И там... он показал рукой куда-то очень далеко, - в плену... И после, тут... на Бидями... И умираю, скажи... тоже... Ксана...

- Да что это ты, милый? Неужели прощаешься? - Она, рыдая, упала ему на грудь, стала целовать, а он, задыхаясь, посиневшими, почти остановившимися губами тихо-тихо прошептал ей:

- Спасибо... Ксана... что с малыми детьми ждала... верила... Открой окно... Ксана... я тайгой... травами... подышу.

Ксения Викторовна подбежала к окну, распахнула его настежь. Вместе с голубым лунным светом в палату ворвался свежий росистый ветер. Он, казалось, принес все запахи - леса, воды, трав, цветов, всего, чем так богат в эту пору Сихотэ-Алинь, где Харитон Федорович Буров полной мерой испил свой горький мед.

Вошли врачи.

Ксения Викторовна кинулась к Ольге.

- Неужели все уже, доктор?

- Будем надеяться на лучшее, - тихо сказала Ольга и проводила Ксению Викторовну из палаты.

Однако лучшее не наступило...

...Был уже третий час ночи, когда в дежурной комнате доктор Ургалова продиктовала доктору Берестову последние строки истории болезни Харитона Федоровича Бурова: "Источником кровоизлияния явилась разорвавшаяся аневризма передней мозговой артерии, глубоко внедрившаяся в мозговое вещество".

Берестов закрыл папку, перечеркнул обложку крест-накрест красным карандашом и, спрятав в ящик стола, стал закуривать.

- И мне, Алеша, дайте! - попросила Ольга.

Несколько минут они сидели молча. Потом Ольга поднялась, сняла халат.

- Ну что ж, Алексей Константинович, проводите меня!

Он встал, тоже снял халат, надел пиджак.

Они шли вдоль холмистого берега реки, в лунном свете, среди влажных, обильно усыпанных сверкающими росинками трав и не знали, с чего начать разговор. Так они молча дошли до Орлиной. В это время кто-то завозился на песчаной косе. Они обернулись и увидели человека, быстро сталкивающего в воду ульмагду.

- Кто бы это мог быть? - вслух подумал Алеша и уже хотел подойти к реке, но Ольга, узнав Тимофея Уланку, остановила Берестова.

Когда Тимофей прыгнул в лодку и, стоя во весь рост, стал отталкиваться шестом, Ольге показалось, что он смотрит на нее.

Она поняла, что Уланка не ложился спать, всю ночь ожидал ее, пока она выйдет из больницы, и, когда Ольга вышла не одна, решил уехать из Агура.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

Минуло еще два года.

За это время Ольга получила от Юрия два письма: одно из Ужгорода, другое из Ленинграда. Он почему-то ни словом не обмолвился о своих буковых лесах. В этом письме, к немалому удивлению Ольги, Полозов вообще ничего не писал о себе, только о дочери. Клавочка, писал Юрий, заметно выросла, знает наизусть чуть ли не всего Маршака, очень любит рисовать красками и просила послать в Агур два рисунка, на которых она по памяти воспроизводит домик, где "моя мамулечка живет"... Ольга со слезами умиления долго рассматривала Клавочкины рисунки, поражаясь, с какой достоверностью девочка нарисовала Орлиную сопку, нависшую над рекой, домик у подножия сопки с окошками и высоким крылечком...

Но вскоре пришло большое письмо от матери и Ольга узнала все то, о чем так красноречиво умолчал Юрий. Наталья Ивановна писала, что "зятек наш" - она давно уже не называла его по имени - в Закарпатье больше не ездит, определился в Ленинграде, прописавшись у неродной тетки на Малой Охте. Поступил, по слухам, на службу в Лесной порт. О том, что "зятек наш" бывает у Клавочки, мать сообщала тоже без особой радости, ибо, писала она: "Вовсе не замечает, что я на белом свете живу. Придет: "Здрасте!" уходит: "Пока!" - и вся-то его речь... Правда, в последний раз, когда заходил и я ему сказала, что ты, доченька, скоро приедешь в институт защищаться, он строго предупредил, что если ты помышляешь увезти с собой Клавочку, то он, видите ли, категорически против. Я, понятно, ответила, что над ребенком главная хозяйка мать, она и решать будет!" А что на это ответил Юрий, Наталья Ивановна почему-то не писала, и Ольга с грустью подумала, что мать совершенно напрасно заранее завела разговор об этом. "Приеду, там видно будет!" - подумала Ольга, испытав тревожное чувство.

В августе Ольга получила из мединститута официальное извещение, что допущена к защите диссертации, и сразу же пошла в райком к Щеглову.

- Получила, Сергей Терентьевич! - сказала она, протягивая ему конверт.

Он внимательно прочел извещение и, прежде чем что-нибудь сказать Ольге, позвонил Костикову и попросил его срочно зайти.

- Что ж, Петр Савватеевич, благословим нашего доктора? - сказал Щеглов, передавая ему извещение.

- А как же, непременно благословим! - И спросил Ольгу: - А чем мы еще можем вам помочь, дорогой доктор?

Ольга немного смутилась.

- Собственно, ничем, Петр Савватеевич, добрым напутствием, что ли.

Щеглов утвердительно закивал головой.

- Спасибо вам, Ольга Игнатьевна, что трудились по мере своих сил и достигли цели.

- Разве уже достигла? Как бы еще там не провалиться... на защите...

Секретари испуганно переглянулись: Костиков, не снимая очков, принялся протирать их, а у Щеглова лицо вытянулось, глаза застыли в изумлении.

- Ну, этого мы вам, доктор, не позволим! - воскликнул Сергей Терентьевич. - Может быть, в помощь составим письмо... Мол, так и так... Как твое мнение, Петр Савватеевич?

Ольга решительно заявила:

- Никаких писем не полагается. Все теперь зависит лично от меня, Сергей Терентьевич. Хватит у меня мужества не растеряться во время защиты - все хорошо будет. А не хватит - самой стыдно будет...

- Как это самой? - изумился Щеглов. - А нам, райкому нашему? - и с упреком глянул на Костикова: - Что же ты молчишь, Петр Савватеевич?

- Я уверен, что все будет хорошо! - сказал Костиков, кстати, не очень твердо, ибо не меньше Щеглова был напуган словами Ольги.

- Словом, буду стараться, Сергей Терентьевич, - сказала она, вставая. - У меня ведь как-никак закалка таежная... И потом, главное уже сделано: диссертация признана интересной, ученым советом одобрена, защита назначена. Так неужели я струшу?

Щеглов энергичным жестом откинул со лба волосы, глаза его заблестели. Он выбежал из-за стола, схватил обеими руками Ольгину руку и сильно, благодарно потряс ее:

- Вот это слово бойца, Ольга Игнатьевна. И потом, я уверен, что на вашем добром примере будет учиться молодежь. Пусть они там послушают, поглядят на вас, доктора из таежной глубинки... А то ведь многие, известно, едут в наши дальние края будто повинность какую отбывать. Вот и покажите им там, Ольга Игнатьевна, с чем вы из нашего Агура пожаловали!.. - и повернулся к Костикову: - Верно я говорю, Петр Савватеевич?

Тот одобрительно закивал.

- Так что, Ольга Игнатьевна, ни пуха вам ни пера...

- Ой, к черту, к черту! - вскрикнула она и трижды плюнула через левое плечо.

Секретари в изумлении переглянулись, словно спрашивали друг друга, надо ли им тоже следовать примеру Ольги.

Костиков спросил:

- Сколько дней на сборы?

- Дня два...

- Тогда у нас, пожалуй, все, а проводить вас на станцию придем.

- Спасибо, Петр Савватеевич!

В Турнине Ольгу встречали Окуневы. Лидия Федоровна принесла бисквитный торт, жареного фазана, банку варенья, сказав при этом:

- Олечка, из шикши!

Ольга попробовала отказаться, но Аркадий Осипович посмотрел на нее так, что она покорно взяла.