Михаил Бубеннов - Белая береза
- Дай руку! - Олейник нагнулся над Кузьмой. - Тоже, Аника-воин! - Но и он едва вытащил Ярцева из щели - так отяжелело отчего-то все его тело.
Не оглядываясь, сержант Олейник пошел в глубь леса. Подбористый, ловкий, он шел пружинистым звериным шагом, изредка поправляя на плече автомат. Ярцеву трудно было поспеть за ним: вся грудь наполнялась кашлем, и в ней мало осталось места для сердца. Цепляясь за кусты, он остановился, слабо крикнул:
- Погоди!
Олейник взглянул через плечо:
- Шагай!
- Ты скажи: это правда?
- Шагай! - прикрикнул отделенный.
После этого Ярцев уже не помнил, куда вел его Олейник.
Когда опомнился, увидел, что сидит на земле в густой лесной чаще, а перед ним на гнилой колодине - сержант; сквозь табачный дым блестят его черные, с кошачьей косинкой глаза. Почти задыхаясь, Ярцев прошептал:
- Мы где?
- Вытри рожу-то, - сказал Олейник. - Ободрал всю о кусты. Да, слаба у тебя оказалась жилка! Слаба! Не знал я этого. Знал бы - не связался с такой заячьей душонкой. Вытри вот тут еще!
- Убил ты меня, - прошептал Ярцев.
- И надо бы. Зачем тебе такому жить?
С минуту молчали. Поводя косыми глазами, Олейник прислушивался. Вдалеке били орудия. Поодаль в лесу гомонили солдаты. А вокруг поблизости стояла глухая лесная тишь. Понизив голос, Олейник наконец спросил:
- Ну, товарищ дезертир, влопался?
- Не повезло, - тяжко выдохнул Ярцев.
- Это как же он нашел тебя?
Кузьма Ярцев рассказал, как он, выйдя из санроты, подался в глубину леса, надеясь там переждать день, а ночью уйти с фронта, но на него случайно набрел Андрей Лопухов.
- Не повезло, брат!
Олейник приподнялся и, слегка сводя глаза к переносью, посмотрел на Ярцева в упор.
- Встать!
- Ты... ты что? - Ярцев едва поднялся на ноги. Не трогаясь с места, чуть качнув плечами, сержант Олейник со страшной силой ударил Ярцева по левой скуле. Застонав, тот отлетел под куст крушины, но быстро поднялся и, опираясь на ладони, тихонько сказал:
- Не бей! - и заплакал.
- Сволочь! - тоже тихонько сказал Олейник и вновь сел на гнилую колодину. - Вытри опять же рожу-то!
Бросив окурок, Олейник свернул новую цигарку.
- Выдаст он?
- Не должен бы, - ответил Ярцев.
- Не должен? А что, струсил, когда позвал к ротному?
- Сердце же! Знаешь, какое? - поморщился Ярцев. - А выдать не должен. Он, может, и почуял, а на факте не докажет. Почему я не мог заблудить? Места не свои...
Но Олейник, видимо, не поверил заверениям Ярцева.
- Дурак! - сказал он погодя. - Ишь ты, убежал! Я же говорил тебе, так и выходит... Не искал тебя человек - и то нашел! А ну, если бы тебя искать стали? Куда бы ты ушел? Куда бы скрылся? Допустим, даже в тыл пробрался. А надолго ли? Любая баба там тебя за горло бы взяла! Или не знаешь, как там на таких вот смотрят?
- У меня документы есть чужие.
- Еще хуже!
- Пока бы пожил в лесах.
- А потом? - ощерился Олейник.
- А там, может, война кончилась бы... Ты же сам говорил, что она может кончиться скоро!
У Олейника все еще не могло утихнуть возбуждение: он часто и колюче вскидывал на Ярцева глаза, нервно мял тонкие губы.
- Да, говорил! - подтвердил он горячим и злым шепотом. - И не раз говорил! Она и на самом деле должна кончиться скоро. Вот они, немцы-то, где уж теперь - под самой Москвой! Кто их повернет отсюда?
- Вот я и толкую.
- Толкует он! - опять злобно ощерился Олейник. - Война-то скоро закончится, а вот вопрос: доживешь ли ты до этого? Второй раз говорю: в тылу тебя каждая баба, как щенка, за загривок схватит! Можешь ты это понять?
- Ну и тут пропадешь!
- Здесь? - От возбуждения на висках Олейника даже вздулись вены. Правильно! Здесь еще скорее пропадешь! В тылу, может, прошатаешься с неделю, а то и две, ну, а тут... Здесь, начнись бой завтра, и каюк тебе! Ладно еще, если пулю схватишь, а то и требуху развесит на деревьях. Пехота! - Он презрительно пустил сквозь большие желтоватые зубы длинную струю слюны. - В тылу нет спасения, а тут и подавно!
Кузьма Ярцев сидел, ссутулясь, опустив плечи. Неудача с побегом обескуражила его так, что он совсем лишился сил, а мысль о том, что скоро придется быть в бою, душила, давила грудь. Как ему хотелось сейчас услышать хотя бы одно ласковое слово! Но Олейник точил и точил, как червь, и было жутко чувствовать всем сердцем его злобную силу и уверенность в неминуемой гибели. Бледный, подрагивая, Ярцев попросил:
- Яков, не надо, ты лучше молчи!
Олейник слегка повысил голос:
- А спастись можно! Можно!
- Опять ты свое, - сказал Ярцев жалобно.
- Что ж, опять свое!
Олейник поднялся, прислушался, по-кошачьи, настороженно повел глазами по лесной чаще. Ничто не нарушало ее глушь. Олейник сел на прежнее место, вытащил из-за пазухи розовый листок, подал Ярцеву.
- Читай, свежая.
Листовка дрожала в руках Ярцева.
- Видал, что пишут? И на снимке даже показано... - Олейник понизил голос до шепота. - Нам с тобой один выход: туда уйти. Уйдем - живы будем!
Ярцев прикрыл глаза, покачал головой.
- Не могу я. У меня, сам знаешь, жена вся в болезнях и детишек полна печь. Уйду я - что с ними будет?
Взяв листовку обратно, Олейник скомкал ее в кулаке, сунул под колодину, матерно выругался.
- Не человек ты, а слизь поганая! Даже смотреть на тебя противно. Да уж если уходить - с умом надо, а не как ты сегодня. Надо без вести пропасть! Пропал без вести - и весь разговор! Ну, пусть поплачет немного баба.
Разговор о побеге между ними происходил не один раз еще до прибытия на фронт, но Ярцев всегда упорствовал. Теперь он тоже отказался наотрез:
- Не уговаривай, Яков! Не пойду я дальше от дома. Расчету мне нет никакого идти туда. Да и немцы-то мне не кумовья какие.
- Мне они тоже не кумовья, - сказал на это Олейник. - Только и всего, что под одним солнцем портянки сушим. Блинами, понятно, не встретят, не жди.
- Какие там блины! Вздернут еще! Вон что эти рассказывают, что вышли оттуда. Бьют да вешают народ.
- Чепуха! Знаем мы: одна агитация! Кто говорит-то? Одни коммунисты! Небось всех не вздернут! - Опустив голову, Олейник косо взглянул на костлявую фигуру Ярцева, пришибленного думами, и продолжал, уже не спеша, подбирая слова: - Коммунистам, конечно, делать у них нечего. А с тебя что? Горб на них погнешь, это верно. Без этого не обойтись. А вытянешь до конца войны - жить будешь да поживать. Вечно не будут тут немцы. - Он встрепенулся и опять взглянул на Ярцева в упор, чуть сводя глаза у переносья. - Да что тебя, ласкали, что ли, большевики? Сколько за их здоровье отсидел? С год, никак?
- Почти год, - глухо ответил Ярцев.
- Ну, а я не сидел, так должен был сидеть, - сдерживая себя, сказал Олейник. - Не миновать было этого. Отца вон посадили безвинно... Я как вспомню об отце, так и закипит во мне все! Мне никогда не забыть такой обиды.
Совсем рядом что-то прошумело в хвое, а через секунду дрогнула вершинка молоденькой елки, что поднималась у самой колодины. Ярцев разом припал боком к земле, растопырив на ней узловатые пальцы. Но Олейник даже не дрогнул и, язвительно сплюнув сквозь ржавые зубы, спросил:
- Умер? Или нет еще?
- Кто это? - прошептал Ярцев.
- Эх, тонка у тебя жилка, тонка!
- Кто там? - чуть приподнялся Ярцев.
- Дурак, белка это! - И когда Ярцев опять уселся, как старый пес, на тощий зад, Олейник твердо спросил: - Ну? Говори последнее слово.
- Нет, Яков, - ответил Ярцев, - я не пойду.
- Опять побежишь?
- И бежать не побегу.
- Хо! Ср-р-ражаться будешь?
- И тоже нет. Где мне?
- Что же делать будешь?
- Подумаю.
Помолчав, Олейник закончил разговор:
- Ну, думай! А мне нет резону пропадать в такие годы. Не хочешь идти - прощевай. Как будет случай, так и уйду. Не сердись, что по роже-то съездил: за дело. Может, впрок пойдет. Все! - И пригрозил: - Гляди, сдуру-то не выдай! Живо пулю словишь. Так и знай.
И он поднялся с колодины.
XVIII
Обер-лейтенант Рудольф Митман, отправленный вместе со своими солдатами в штаб армии, дал важные сведения о подготовке немцев к новым ударам. Его показания подтверждались: на нескольких участках фронта, в том числе на участке дивизии генерала Бородина, было замечено передвижение немецких войск, переброска танков и артиллерии к передовым позициям. В связи с этим майор Озеров неожиданно получил новый приказ: с наступлением темноты выдвинуть два батальона на передний край не только для работ, но и для одновременного занятия постоянной обороны. Один батальон разрешалось оставить пока в резерве. Кроме этого, предлагалось установить за противником постоянное наблюдение и ночью же захватить пленного: надо было точно узнать, когда немцы наметили нанести новый удар на участке дивизии.
Майор Озеров немедленно вызвал к себе Юргина.
- Вот что, дорогой земляк, - сказал он озабоченно, продолжая делать какие-то отметки на карте. - Надо "языка".
Как всегда, Юргин взглянул на командира полка смело, ответил не спеша:
