Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
Она сбежала, прихватив мои украшения.
Последняя наша встреча состоялась в больнице. На мать напали, избили и оставили умирать. На этот раз она улизнула, когда я задремала в кресле возле ее койки.
И вот теперь я приехала к ней в дом бабушки и дедушки.
Я остановила машину и вышла. Прижимая лэптоп к груди, словно щит, пробралась через раскопанные клумбы, перешагивая через брошенные ржавые лопаты и мешки из-под семян газонной травы. Деревянная входная дверь поросла зеленоватым мхом. Я медленно вдохнула и постучала.
Ответа не последовало.
Не иначе мать, в стельку пьяная, кемарит где-нибудь на полу. Бывало, вернусь из школы – а она с бонгом в руке в отключке на диване храпит, да так, что мертвый проснется.
Я подергала ручку. Не заперто.
Ну разумеется.
Я с опаской приоткрыла дверь и вошла внутрь.
– Эй!
В доме темно и мрачновато. Выключатели верхнего света пощелкали впустую. Я прошла в гостиную, отыскала настольную лампу, включила.
Под рваным ковролином проглядывал потемневший деревянный пол. Мебель семидесятых годов исчезла, вместо нее одно-единственное продранное кресло и приставной столик у стены, явно купленный на распродаже. В углу еще один столик, карточный, рядом два складных стула.
Я почти готова была уйти. В глубине души я понимала, что ничего путного из этой затеи не выйдет, если я что и получу, так это от ворот поворот. Но почему-то так и стояла. Несмотря на прошедшие годы, несмотря на ее предательства, несмотря на всю ту боль, что она мне причинила, я не могла уйти. Все мои сорок восемь лет я мечтала о любви, которой мне так и не дали. Сейчас, по крайней мере, у меня хватит ума не ждать никакой любви.
Я уселась на колченогий стул и стала ждать. Кресло выглядело вполне удобным, но уж очень замызганным, так что я предпочла раскладной металлический стул.
Ждать пришлось несколько часов. Лишь в девятом часу с улицы донесся шорох шин, и я напряглась.
Дверь открылась, и я впервые за три года увидела свою мать. От многолетних скитаний и злоупотребления всем подряд она выглядела древней старухой. Лицо морщинистое, серое. Пальцы какие-то скрюченные. Наверное, когда цепляешься за жизнь, так оно и бывает.
– Талли, – произнесла она.
Я удивилась – мало того, что голос прозвучал неожиданно сильно, так она еще и не назвала меня моим настоящим именем. Всю жизнь она звала меня исключительно Таллулой, а я это имя терпеть не могу.
– Привет, Дымка. – Я встала.
– Я теперь Дороти.
Надо же, и тут перемены. Ответить я не успела, потому что в дом вошел мужчина. Остановился рядом с матерью. Тощий и тоже морщинистый, кожа туго обтягивает скулы, в запавших глазах вся история их обладателя – и история эта не из приятных.
Мать опять обдолбанная, это уж наверняка. Впрочем, откуда мне знать, если другой я ее сроду не видала?
– Я так рада, что ты приехала. – Она неуверенно улыбнулась.
Я ей поверила, как, впрочем, всегда. Доверчивость – моя ахиллесова пята. Моя вера в нее столь же незыблема, как ее предательство. Какой бы успешной и самодостаточной я ни была, десять секунд рядом с ней – и я снова бедная малютка Талли. Живущая надеждой.
Нет уж, не сегодня. У меня нет ни времени, ни сил на эти американские горки.
– Это Эдгар, – сказала мать.
– Привет, – буркнул тощий тип.
Наверняка ее дилер.
– У тебя сохранились какие-нибудь семейные фотографии? – Я явно торопила события, но мне хотелось побыстрее убраться отсюда.
– Ты о чем?
– О моих детских снимках.
– Нет.
Я так надеялась, что не расстроюсь, и зря, потому что совсем упала духом.
– Ты меня в детстве вообще не фотографировала?
Мать молча покачала головой. Оправдания ей нет, и она это понимала.
– Расскажи о моем детстве. Кто мой отец и где я родилась?
Она побледнела.
– Слушай, дорогуша… – Тощий шагнул ко мне.
– Отвали! – рявкнула я и перевела взгляд на мать: – Кто ты такая?
– Лучше тебе не знать. – Судя по голосу, мать была напугана.
Я только зря тратила время. Для книги мне здесь ничего не найти. Эта женщина мне не мать. Может, она и родила меня, но на этом ее связь со мной заканчивалась.
– Ну что ж, – вздохнула я, – зачем мне знать, кто ты? Я не знаю, кто я сама такая.
Я подняла с пола сумку и прошла мимо матери к двери и через разрытую землю к машине.
Всю дорогу до Сиэтла я снова и снова прокручивала в голове этот нелепый разговор, пытаясь хоть за что-то зацепиться.
Я свернула к дому, припарковала машину.
Знаю, мне следовало бы подняться в квартиру и попытаться написать хоть абзац – возможно, сегодняшняя поездка все же станет отправной точкой.
Но подниматься в пустую квартиру не хотелось. Мне требовалось выпить.
Я позвонила Маре – голос у нее звучал сонно – и сказала, что вернусь поздно. Она ответила, что уже легла, и попросила не будить, когда я приеду.
Я направилась в бар, где позволила себе лишь два «грязных мартини», которые помогли мне немного прийти в себя. Почти в час ночи я наконец поднялась к себе.
Повсюду горел свет, бубнил телевизор.
Нахмурившись, я закрыла за спиной дверь. Прошлась по квартире, выключая свет.
Возле ее комнаты остановилась.
Из-под двери тоже пробивался свет.
Я осторожно постучала. Скорее всего, Мара просто заснула перед телевизором.
Не дождавшись ответа, я тихо приоткрыла дверь.
И остолбенела от изумления.
Мары в комнате не было. Там и сям банки колы, телевизор работал, постель разобрана, но Мары нет.
Час ночи. Мара сказала, что спит… Получается, она солгала?
Я металась по квартире, распахивала двери и разговаривала сама с собой или, может, с Кейт.
Я позвонила Маре, потом еще раз и еще, но она не отвечала.
«Где ты?» – написала я.
Может, позвонить Джонни? Или в полицию?
Десять минут второго. Трясущимися руками я схватила телефон и набрала 911, когда в двери повернулся
