День - Майкл Каннингем
Нюхнем еще разок. Еще два. Опять щелчок, мерцание, на этот раз даже мощнее. Благословенно вещество, способное удалить все сожаления и упреки в чужой адрес, показать надежду, пребывающую под покровом беспросветности.
Ведь есть в конце концов надежда на новую жизнь с Изабель, на реставрацию прежней, начавшуюся уже. Сегодня она не смогла приготовить ужин, и он приготовил. Налил ей вина, они обсудили, как детям пережить случившееся без очень уж серьезных травм. Это мелочи, по сути, но о многом говорящие.
Все теперь так ясно. Он видит в эту минуту, что будет дальше. Изабель вернется в город. Их любовь, выдержав испытания, укрепится как никогда. Он опять начнет писать песни и на этот раз привлечет публику, которая потом не разбежится. Пусть один урок, да он усвоил: настоящий артист не внимает голосу разума. Взгляните на Гарта – выставляется в Музее, блин, Уитни, а столько лет пытался пристроить свои работы хоть в какой-нибудь второсортной галерее. Дэн не отступится. Он снова начнет выступать на сцене перед толпами слушателей. Не будет больше позорищем для собственного сына. И мамаши его одноклассников, сотрудницы сферы финансов, перестанут Дэна игнорировать.
Вот какая перспектива разворачивается перед ним. Исцеление уже началось. Нюхнув еще раз, он сует пузырек в карман и замирает, прислушиваясь к ночному жужжанию и шорохам.
Гарт заводит машину, едет по лесной дороге в поисках разворота.
– Придется тебе поговорить об этом с родителями, – заявляет он Натану.
– Ага.
– Ты хотел понять, что значит быть мертвым.
– Да нет. Не совсем так.
– Говорил с ними когда-нибудь об этом?
– Ну так, почти что.
– А со мной, значит, решил поговорить.
– Да я не то чтобы решил поговорить. Ты просто… подъехал…
– Но мы ведь обсуждаем это. Обсуждаем, так?
– Типа того.
– Со мной можешь говорить о чем угодно. Я рядом, если что.
Гарт, похоже, любуется собой. На здоровье, раз уж ему так хочется.
И все-таки он рядом, как и сказал. И когда Натан взял его за волосы – просто взял и все, без единого слова, – Гарт не стал возражать.
Вайолет стоит у окна, пока тень Робби не исчезает из виду.
Робби видел ее в платье – ее, видевшую его, – но Вайолет знает, что он уже не очень-то отличает дом от леса. Поскольку сливается постепенно с тем пространством, где между домом и лесом, светом и его отсутствием нет никакой разницы.
– Прощай, прощай, прощай, – шепчет она.
И от окна поворачивается к зеркалу – мать поставила его здесь для нее – старое овальное зеркало на тонких металлических ножках, потускневшее подобно прочим износившимся вещам, которые так нравятся матери. Вайолет стоит перед зеркалом, любуясь отразившимся в нем слегка размытым образом – собой в желтом платье.
Изабель потихоньку проходит через гостиную, чтобы не потревожить Чесс и Одина, и Чесс шепчет Одину:
– Смотри, вот все и пришли.
Завтра они развеют прах в не самом подходящем месте, выбранном детьми, и только для них это будет важно, но это будет важно для них. Потом они вернутся в хижину. Как-то проведут остаток дня, а после все уедут домой, кроме Изабель – она и есть дома. Она не знает, долго ли здесь проживет, но проживет достаточно, чтобы снова засадить огород за домом, починить расшатавшуюся ступеньку на крыльце и куда-нибудь деть сломанное кресло. И почти ежедневно прогуливаться к озеру. Она чувствует необходимость вернуть в эту хижину подобие порядка, прежде чем уедет отсюда.
А собравшись наконец уехать, она бросит работу и найдет другую. Придумает, куда двигаться дальше, как вернуться к жизни, разделив с Дэном опеку над детьми, подыскав себе какую-то квартиру – а это задача не из легких, учитывая цены, но она найдет жилье, обязательно просторное и светлое, где дети будут чувствовать себя уютно и благополучно. Возможно (почему нет), она познакомится с кем-нибудь – на вечеринке, на новой работе, а если придется, так и на Тиндере или ОкКьюпид – да все равно где. Она там уже смотрела, но на запросы не отвечала пока. Есть симпатичные мужчины, немолодые (молодые ее не интересуют), но привлекательные и с добрыми лицами. Готовые (или так кажется), подобно ей самой, забыть о понаделанных ошибках и все начать сначала с новым человеком.
Жизнь для нее не окончена. Препятствия, конечно, будут. И не всякий ущерб возместим, но она выживет. И в какие-то моменты даже будет счастлива, а может, и дольше. До нее вдруг доходит, что это возможно. А Дэну нужно найти свой путь, найти самостоятельно. Она и ему желает счастья, правда желает, но сделать для него уже мало что может.
Пора идти наверх, звать детей к ужину.
У подножия лестницы она останавливается. Пора, спору нет, пора возвращаться к обычным занятиям. Но ей хочется опубликовать еще пост от имени Вульфа.
Она выбирает один из сохраненных снимков. Селфи. Робби стоит на пороге хижины, улыбается. Судя по всему, дело к вечеру. Робби облит косым золотистым светом – тем самым, который каждому из нас придает наибольший лоск. Волосы у Робби отросли. Он в футболке с эмблемой “Рамоунз”, доставшейся от Дэна. Вид у Робби озорной. Интерьер хижины за его спиной едва просматривается – виден только календарь, приколотый к дальней стене, угол кровати со слоями одеял и клин лисьего черепа, прибитый рядом с книжной полкой.
Сначала Вульф выложит последний пост, а потом уж она позовет детей вниз. Потом уж они поужинают и лягут спать, проснутся завтра утром, вынесут урну с прахом не берег ничем не примечательного озера и скажут нужные слова (надгробных речей договорились не произносить), вернутся к завтраку и разразятся безжизненным смехом – а что нам делать с пустой урной? – потом уж все продолжится: сегодня, завтра и на следующий день.
Она публикует картинку: Робби, одетый в футболку Дэна, с застенчиво-кокетливым видом застыл на пороге хижины, будто внутри его ожидают маленькие чудеса.
подпись: Все, это последнее, больше не буду вещать. Заканчивается Здесь и начинается Там. Спасибо вам за любопытство. У нас тут наступил, как мы говорим, ослепительный час, когда
