Дыхание озера - Мэрилин Робинсон
Но я слышала мост. Он был деревянный и поскрипывал. Медленно покачивался в такт движениям воды. Течение тянуло его к югу, и я чувствовала, как под ногами он чуть смещается к югу и снова выпрямляется. Казалось, это его собственный ритм. Насколько я могла заметить, этот ритм никакого отношения не имел к непрерывному потоку, несущему озерную воду к истоку реки. Тихий скрип заставил меня вспомнить о прибрежном парке, куда мама однажды сводила нас с Люсиль. Там были деревянные качели, высокие, как виселица, и разболтанные, и когда мама толкала меня, вся конструкция наклонялась за мной и скрипела. В том парке мама посадила меня на плечи, чтобы я могла хлопать ладонями по прохладным каштановым листьям. Потом мы купили гамбургеры у продавца с белой тележкой и сидели на зеленой скамейке у волнолома, скормив весь хлеб чайкам и глядя на тяжелые паромы, плывущие между небом и водой, окрашенными в настолько одинаковый синий цвет, что линия горизонта исчезла. Гудки паромов издавали громкие и протяжные звуки, словно мычащие коровы. За собой они должны были оставлять в воздухе молочно-белое дыхание. Мне казалось, так и есть, но это лишь тянулись отзвуки. Мама была счастлива в тот день, и мы не знали причины. И если она грустила на следующий день, мы тоже не знали причины. И если ее не стало еще через день, мы тоже не знали причины. Словно Хелен постоянно восстанавливала равновесие под действием какого‑то течения, которое беспрестанно тянуло ее. Она без конца покачивалась, словно на воде, и это был изящный медленный танец – танец печальный и безрассудный.
У Сильви под правым лацканом приколота булавкой газетная вырезка с заголовком: «Двое утонули в озере». Статья была такая длинная, что пришлось сложить ее в несколько раз, прежде чем прицепить булавкой. В ней описана наша попытка сжечь дом. Там говорится, что скоро должны были состояться слушания об опеке и соседей тревожило наше все более странное поведение. «Нам стоило раньше догадаться», – сокрушается один местный житель. (Упоминается также, что моя мать погибла в озере и это тоже, судя по всему, было самоубийство.) Собаки взяли наш след до моста. На рассвете горожане приступили к поиску тел, но нас так и не нашли, сколько ни искали, и наконец попытки прекратились.
С тех пор прошло уже много лет, и хуже всего то, что с тех пор я так ни разу и не связалась с Люсиль. Сначала мы с тетей боялись, что нас найдут, если мы попытаемся позвонить по телефону или послать письмо. «Через семь лет они уже не смогут тебе ничего предъявить», – сказала мне Сильви, и семь лет прошло, но мы обе понимали, что нам всегда можно предъявить странное поведение и тут есть чего бояться. Мы бродяги. Стоит ступить на этот путь, уже трудно представить себе другой. Иногда я нанимаюсь на работу – официанткой или продавщицей, и какое‑то время мне даже нравится. Мы с Сильви успеваем пересмотреть все фильмы в кино. Но в конце концов притворство становится обременительным и очевидным. Клиенты начинают реагировать на мою улыбку так, словно это гримаса, и что‑то в моем поведении заставляет их пересчитывать сдачу. Будь у меня выбор, я работала бы на стоянке для дальнобойщиков. Мне нравится подслушивать истории, которыми незнакомцы делятся друг с другом; нравится придирчивая радость, с которой одинокие люди принимают любые мелочи жизненных удобств. В дождь или ненастную погоду они облокачиваются о прилавок и спрашивают, какие пироги есть в продаже, чтобы снова выслушать длинный список. Но через какое‑то время, когда и клиенты, и официантки, и посудомойка, и повар уже рассказали мне или при мне столько всего о себе, что мое собственное молчание начинает казаться удивительным, в них просыпается подозрительность. Такое впечатление, словно я, подавая кофе, специально остужаю его. От внимания сотрудников некуда деться. Они начинают расспрашивать, почему я сама ничего не ем. Говорят, что это помогло бы мне нарастить мясо на костях. Когда они начинают то и дело коситься в мою сторону, лучше всего удалиться.
Когда я успела стать такой непохожей на других людей? Может, когда последовала за Сильви через мост и нас забрало озеро, или когда мать оставила нас с сестрой ждать в саду, зародив во мне привычку к ожиданию, которая делает любой настоящий момент очень значительным из‑за того, чего в нем нет. Или это произошло еще при моем зачатии.
О своем зачатии я знаю ровно столько же, сколько вы о своем. Оно произошло в темноте, и моего согласия никто не спрашивал. Я (а даже это короткое слово слишком велико для такого редкого явления, которым я тогда была) вечно странствовала по бескрайним просторам забвения, точно аромат ночных цветов, и вдруг некие захватчики оставили во мне свои следы, мужской и женский, и с течением месяцев я округлялась и набирала вес, пока скандал не стало невозможно скрывать и забвение не исторгло меня. Но это роднит меня с остальными. Своеобразная мрачная алхимия превращает то, что было всего лишь небытием, в смерть, когда к нему примешивается жизнь. Поэтому дверь за нами закрывается, и возврата нет.
Остается еще вопрос, почему мать бросила меня. Это тоже общий опыт. Родители идут впереди нас, и идут слишком быстро, забывая о нас, – настолько они погружены в собственные мысли. И рано или поздно отец с матерью исчезают. Единственная загадка заключается в том, почему мы ожидаем иного итога.
Полагаю, окончательно меня изменил переход через мост. Идти было довольно страшно. Дважды я спотыкалась и падала. А ветер дул с севера и толкал в ту же сторону, куда тянуло течение, и казалось, им невозможно сопротивляться. К тому же было совсем темно.
А потом что‑то произошло – что‑то настолько примечательное, что, когда я вспоминаю о переходе через мост, один момент выпячивается, словно линза, а все прочие отходят на второй план и мельчают. Ветер ли поднялся внезапно, так что нам пришлось пригнуться и идти против него, нащупывая дорогу руками, словно ослепнув? Или мы в самом деле услышали звук слишком громкий, чтобы его услышать, слово слишком истинное, чтобы его понять, но лишь почувствовать, как оно протекает сквозь нас, будто темнота или вода?
Мне трудно провести четкую грань между раздумьями и сном. Знаю, что жизнь моя была бы
