Дыхание озера - Мэрилин Робинсон
– Нет.
– Вот и хорошо. Но я буду за тобой приглядывать. И чтобы завтра была в школе. Слышала?
– Да.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
– До завтра, – сказал шериф и пошел к машине. Обернувшись, он добавил: – И завтра будь дома после уроков. Мне нужно с тобой поговорить.
Глава 11
Дом был сырой, как наш сад, и никак не желал гореть. О, салфетки на диване какое‑то время тлели, оставляя следы копоти на подлокотниках, но Сильви затушила их рукой, приговаривая, что от них никакого толку. Как только уехал шериф, мы везде погасили свет, и казалось, что в доме происходит нечто фантастическое. В одну секунду я понятия не имела, где Сильви, а в следующую шторы в гостиной вспыхивают сплошной стеной пламени и Сильви стоит перед ними на коленях, отбрасывая черную тень в бледно-розовом свете. Но шторы сгорели в несколько мгновений, опали на пол и погасли.
– Черт! – буркнула Сильви, и мы обе рассмеялись, но не слишком громко, потому что сжечь дом – дело серьезное.
Со стороны мы, наверное, выглядели расшалившимися духами, для которых абажуры и шали не имеют никакого значения, но так казалось лишь потому, что мы очень спешили и было трудно дышать.
Мы с Сильви (а по‑моему, в ту ночь мы были почти едины) не могли оставить дом, набитый воспоминаниями, словно человеческий мозг, чтобы его реликвии разобрали и раздали нуждающимся и бедным жителям Фингербоуна. Представьте себе, что вас внезапно озаряет свет Суда Божьего. Так и случилось бы. Потому что вещи, даже оставленные в доме, продолжают терпеливо ждать, словно забытые печали и зарождающиеся мечты, и многие домашние сокровища имеют чисто сентиментальное значение – например, локон густых волос, сохранившийся с девичества моей бабушки, который лежал в шляпной коробке на платяном шкафу, или серый кошелек моей мамы. В равнодушном свете для незаинтересованного наблюдателя они перестают быть самими собой. Они превращаются в обычные предметы и ужасают, их следует предать огню.
Потому что мы должны были бежать. Я не могла остаться, а Сильви не осталась бы без меня. Теперь мы поистине были обречены на скитания, и на этом пришел конец нашему домашнему очагу. Сильви подожгла солому на метле и поднесла ее к краю занавески в кладовке и к половику, отчего разгорелись два жарких огня, но тут мы услышали свисток поезда.
– Надо бежать! Бери пальто!
Я подчинилась и надела также ботинки. Сильви сунула под мышку три пакета с хлебом, швырнула метлу в поленницу и схватила меня за руку. Мы выскочили в дверь, которая вела в темный и холодный сад, и побежали через огород, весь холмистый, перекопанный, полный перегноя и остатков уничтоженных овощей. Когда мы были уже у самого края лежавшего под паром поля между садом и железнодорожными путями, поезд промелькнул перед нами и исчез.
– О нет! – воскликнула Сильви.
Было больно глотать обжигающе холодный воздух. Вдруг – бах! В доме за нашей спиной лопнуло окно. Бах! За ним – другое. Кто‑то закричал. Мы обернулись, но не увидели ни пламени, ни дыма.
– Огонь не разгорелся, – сказала Сильви. – Они сразу поймут, что нас там не было, и будут нас искать. Вот беда!
– Мы спрячемся в лесу.
– Они возьмут собак.
Какое‑то время мы стояли неподвижно, прислушиваясь к крикам и глядя, как загорается свет в соседних домах. Мы слышали даже детские голоса, а собаки просто взбесились.
– Кое-что сделать мы все‑таки можем, – сказала Сильви тихим злорадным голосом.
– Что?
– Перейдем по мосту.
– Давай.
– Собаки не решатся следовать, да и никто им не поверит. Никто такого не делал. Не пересекал мост пешком. Во всяком случае, никто о таком не слышал.
Хорошо.
– Пора идти, если мы собираемся это сделать, – сказала Сильви. – Ты застегнула пальто? Надо было шапку взять. – Она положила руку мне на плечо, прижала к себе и прошептала: – Знаешь, Рути, кочевая жизнь – не худшее, что есть на свете. Вот увидишь. Увидишь.
Ночь была темная и облачная, но рельсы тянулись к озеру широкой дорогой. Сильви шла впереди. Мы ступали на каждую вторую шпалу, хотя из‑за этого шаг и становился неприятно широким, однако ступай мы на каждую, он был бы неприятно мелким. Оказалось довольно просто так идти. Я следовала за Сильви медленным, размашистым шагом танцора, а над нами звезды – вавилонское множество, тусклое, как пыль, – плелись в темноте по лепесткам гигантского вихря (во всяком случае, именно так я видела на картинках Вселенной) незаметно для глаз, и луна уже давно скрылась за горизонтом. Я еле могла разглядеть Сильви, еле могла разглядеть, куда ставлю ноги. Наверное, только уверенность в том, что тетя идет передо мной и что мне нужно просто ставить ногу прямо перед собой, помогала мне думать, будто я хоть что‑то вижу.
– А если пойдет поезд? – спросила я.
И она ответила:
– До утра поездов не будет.
Я почувствовала, как мост поднимается, а потом вдруг влажный ветер захолодил ноги и надул полы пальто, и более того: донесся шелест и шепот воды, тихий, но размашистый, – если нырнуть в воду и оставаться на глубине, пока не перехватит дыхание, то, всплыв и глотнув воздуха, начинаешь слышать пространство и расстояние. Так это и выглядело. Волна переворачивала ветку или камень на каком‑нибудь темном пляже в нескольких милях от меня, а я слышала это собственными ушами. Внезапно оказаться над водой было головокружительно, это вызывало эйфорию, и мой шаг стал нетвердым. Мне пришлось задуматься о других вещах. Я думала об оставшемся за спиной доме, охваченном пламенем, – теперь огонь уже плясал и кружился на сильном ветру. Представьте себе дух дома, выбивающий окна и ломающий двери, пока соседи в изумлении глядят на величественную простоту, с которой он вырывается из могилы, сокрушает свою гробницу. Бах! И глина, хранившая форму китайской вазы, разлетается на черепки, а сама ваза – воздушная воронка – рассеивается в воздухе… Бах! И зеркало над бюро разлетается на осколки в форме языков пламени и не отражает ничего, кроме пламени. Все вещи до единой превратятся в пламя и вознесутся – таким чистым будет освобождение духа дома. И тогда весь Фингербоун с трепетом соберется посмотреть на дымок, поднимающийся над тем местом, где дух в последний раз коснулся земли.
Я не решалась обернуться, чтобы посмотреть, действительно ли дом объят пламенем. Я боялась, что, обернувшись, собьюсь с пути и оступлюсь. Стояла такая
