Выбор воды - Гала Узрютова
Она везла меня в центр с заборной стороны – мы зашли в Лагуш без предупреждения и застали хозяина в застиранном халате. Когда въезжаешь в город с парадной стороны, всё по-другому. Все куда-то спешат и чего-то хотят. Чистые площади, нет трусов на балконах. Если такси везёт по окраинам, улицы пусты. Вместо прохожих – фонари. Под заборами – мусор, на балконах – майки, простыни и панталоны. То же самое происходит, когда приезжаешь в город ночью – ещё не видишь его в свете, но уже не можешь уснуть, потому что представляешь, какой он, и с утра он обязательно оказывается не таким, каким мерещился все эти часы до рассвета.
Хозяйка белой виллы с черепичной крышей впустила меня и рассказала, как дойти до океана. К берегу спускаться – вдоль рядов частных домов. Я шла мимо чужих проснувшихся после дневной жары вилл, шумевших перед ужином. Голоса́ обозначали семьи и большие столы на верандах. Навстречу поднимались загорелые старики, спешившие принять душ до того, как сесть за стол. От них пахло молодостью и океаном. Некоторые дома без людей похудели. Огромные ракушки ждали, когда их откроют. Но внутри мелькали только горничные, сметавшие с балконов песок.
На берегу, закрытом песчаными скалами, – никого, но бар ещё открыт. Самое время для ароматного портвейна.
Отлив сделал берег ещё шире и обнажил большие камни, блестящие на закате. Скоро глыбы снова исчезнут в воде и потеряют пионовый цвет. Я нашла сухой камень и, как обычно, оставила на нём номер телефона.
Блуждание на берегу океана делает тебя человеком ожидающим – то прилива, то отлива, то рассвета, то ветра, то заката. Длинные волны невысоки и ровны. Лохматые водоросли, раскинувшие лапы вдоль берега, чертят карту ожидания, в которой нет ни места назначения, ни места отправления.
Лёжа на песке у океана, фотограф нащупывал совершенный кадр, вылавливая бегавшего сына. Пока я куталась в свитер, ребёнок снял одежду и залез в океан. Детство греет. Он носился по воде, пока отец хватал его движения объективом. Руки мальчика отталкивались от воздуха, а волосы растрепались, как водоросли. Он двигался быстро, как складной «Leatherman»[75], в один миг выбрасывающий все свои ножи, кусачки, ножницы, открывалки и отвёртки.
Некоторые пляжи – подиум, по которому шныряют люди в новых купальниках, демонстрируя готовые к лету фигуры. Загорелые дамы в шляпах обгоняют детей в нарукавниках, стариков в гавайских шортах и лабрадоров с мячом в зубах. Вечером на берегу в Лагуше редкие люди – замёрзшие скалы, поодиночке торчащие из воды. Завернув штаны до колен, они медленно шли вдоль низкой волны, стесняясь своих бледных ног. На лавке у океана дремал сёрфер, его доска облокотилась на спинку вслед за хозяином. На открытой двери синего фольцвагенского кемпера сох сёрферский гидрик.
Портвейн расслабил мышцы, ноги отекли, подниматься к вилле тяжело. На пути – ни тех, кто шёл вниз, ни тех, кто карабкался наверх. Голоса́ слышны лишь за заборами, где вечер пахнет жареными сардинами. Такие голоса можно услышать римским декабрьским вечером посреди vici с расталкивающими темноту гирляндами и хлебным светом, вываливающимся из панифичо. Если бы подъём продлился ещё несколько километров, я бы наелась запахами чужих ужинов, сбрызнутых оливковым маслом. Ароматы больших красных цветов смешивались с голосами мелких белых бутонов. Из-за забора вылетел мяч; ворота открылись, выпустив девочку в белом платье. Я подобрала мяч и кинула его ей, но промахнулась и попала за забор. Она улыбнулась и вернулась домой, заперев ворота.
На вилле было тихо, только со стороны бассейна на заднем дворе доносился плеск. Мужчина в коротких шортах лежал на воде с закрытыми глазами, рядом – виньо верде и закуски. На левой руке трепались впитавшиеся в кожу браслеты из дерева и ниток. Хозяйка говорила, что неделю назад сюда приехал американец Алан.
– Выпьешь со мной?
– Зачем нужен бассейн, если рядом – океан?
– В океане холодно, а здесь тепло.
– Холодно? Да там дети купаются.
– Прыгай.
– Не люблю бассейны. Их никто не чистит.
– Сегодня чистили, я видел.
– Но там уже ты.
Алан улыбнулся и нырнул.
– Угощайся! Крылышки ещё горячие.
– Я мясо не ем.
Отхлебнув вина, Алан сел на край бассейна и принялся за куриные крылья.
– Раньше я тоже не ел мясо. Ел одни овощи и фрукты. А потом понял, что дело не в этом. Есть вещи важнее.
– Для того, кого убили ради барбекю на заднем дворе, нет вещей важнее.
– Держался то за одно, то за другое. То за мясо, то за чистый воздух, то за деньги, то за грудь фанатки после очередного панк-концерта. За всё, кроме своей жизни. Она неслась как бешеная, и было непонятно, при чём тут я. Когда наша группа распалась, стал работать пиротехником на рок-концертах. Играл с огнём. Играл в чью-то чужую игру. По чужим правилам.
– Вы мне всю жизнь свою хотите рассказать? Спасибо, не надо. В своей никак не разберусь. Почему-то многие хотят рассказать мне всё до первого колена.
– Подожди, я договорю. Я видел, как стареют друзья. Они копили деньги всю жизнь, вкалывали как чокнутые, чтобы устроить себе лучшую старость. Но когда старость пришла, у них уже не осталось сил, понимаешь? У них были деньги, но не было сил, а у кого-то уже не было и времени. Три года назад я продал свой дом в Аризоне и уехал путешествовать по миру с одним рюкзаком. Я сделал так, чтобы некуда было возвращаться.
– И каково это – жить без точки возврата?
Алан глотнул вина и снова поплыл, превращая воду в воздух.
– В путешествиях нет соблазна покупать вещи: как можно уместить их в рюкзаке, да и зачем? Конечно, вещи помогают отвлечься от жизни. Но чаще затуманивают взгляд на мир. Мне нравится жить без дома, без вещей. Теперь я живу не ради денег, а ради опыта. И это приносит больше, чем сбережения. Если у меня нет точки возврата, я вынужден двигаться вперёд, понимаешь? Неважно, уверен ли я в новом пути или нет. Я двигаюсь вперёд – и это делает меня живым.
– И вам никогда не хотелось вернуть дом? Осесть где-то?
– Нет. Живу в разных городах столько, сколько хочу. Менял профессии. Был гитаристом, пиротехником, барменом, строителем, парикмахером. Теперь фотограф. Сейчас вот задержался
