Mittelreich - Йозеф Бирбихлер
– Тебе легко говорить! – взорвалась Голубка. – Родители, возможно, пока ребенок был маленьким, сами не знали, мальчик это или девочка. Мог же быть и мальчик. Часто сразу не понять. А потом, не исключено, было поздно. Потом уже нельзя было это отрезать, слишком опасно. Родители, в конце концов, наверняка благородные люди и знали, что делать. Они были такие… такие… как бы сказать?.. Они вели себя как подобает – ответственно, как говорится. Да.
– Вечно ты все лучше знаешь, выскочка! Ты просто завидуешь, потому что у самой детей нет, вот и все, – нервно разрыдалась хозяйка. Она выбежала за дверь и устремилась в сторону коровника.
– Да погоди ты, – прокричал ей вслед муж, – можно же спокойно поговорить. Что толку спорить. Возвращайся!
Но это не помогло. Тереза не вернулась. В хлеву она опустилась на свежую подстилку перед любимой коровой и стала почесывать ей голову. Маленькая лохань перед кормушкой была прибежищем, когда требовалось восстановить утраченное душевное равновесие. Здесь хозяйке усадьбы было тепло и спокойно, животное доверяло ей и возвращало чувство гармонии – его ей недоставало с тех пор, как дети уехали учиться. Тереза чувствовала себя вещью, которую переставляют с места на место, почти не обращая на нее внимания. Она не справлялась. Той ночью, когда буря сорвала крышу, а беспомощность мужа превратилась в угрозу, хозяйка усадьбы собралась с духом и показала, на что способна. С тех пор она стала главной женщиной в доме, но, когда дети разъехались, утратила уверенность в себе. Тоска грызла ее, она ушла в себя и погрузилась в работу. На понимание с ее стороны рассчитывать не приходилось. Если она не говорила о насущных или повседневных делах, то молчала.
В последние годы на ее плечи и без того легло очень много работы. Все слуги ушли. Служанки обзавелись мужьями или нашли другую работу, на которой по выходным были свободны. Работники подались на фабрики. Остался только Виктор, но он не был полноценным помощником. Ко всем бедам добавились участившиеся жалобы хозяина усадьбы на боли в позвоночнике. Ночами он подолгу лежал без сна, боль мешала ему уснуть, и разговаривал с женой, изливая на нее недовольство, а она уставала и хотела спать. Днем он все чаще прекращал работать, и ей приходилось подключаться и выполнять часть его повседневных обязанностей.
Тереза чувствовала переутомление. У нее быстро сдавали нервы, когда упрямые золовки пререкались с ней, да еще и выходили победительницами в спорах.
Виктор, который вынужден был сидеть за одним столом с этой, по сути, так и оставшейся чужой ему семьей, ощущал неловкость во время подобных дрязг, вот и сейчас не знал, как поступить. Он встал, взял тарелку с недоеденным обедом, ложку, вилку и нож и уже на полпути к двери сказал:
– Ну, фройляйн Цвиттау была пожилой дамой из хорошей семьи. Я всегда восхищался ее манерами и обращением. Она наверняка получила отличное воспитание и все в таком роде.
Он добавил, что тут не обманешься, это сразу было видно. Он точно знает. А теперь говорят, что она неким образом почти мужчина. Да как это понимать?! Что вообще значит – «почти»? Она была женщиной, это же было ясно видно по одежде и слышно по голосу. Фройляйн всегда ходила в женский туалет, он никогда не видел ее в мужском. Иногда летом он видел, как она купается в озере возле причала – в женском купальнике. И, если можно так выразиться, у нее была настоящая грудь. В смысле не как у мужчины, а каку женщины. Купальник позволял отчетливо это увидеть.
– Господин Хануш, держитесь в рамках приличий, – рассердилась Герта, – нельзя же такое говорить вслух.
Однако хозяин усадьбы незамедлительно поспешил на помощь Виктору:
– А как иначе он должен был выразиться? – издевательски поинтересовался он. – Рукой показать или нарисовать? То, что у вас впереди, называется грудь. Ни прибавить, ни убавить.
У него было что сказать по вопросу, который серьезно его беспокоил, но сначала он хотел собраться с мыслями.
Сестры молча трясли головами в знак несогласия с дурно воспитанным младшим братом, перешедшим все границы, и были непоколебимо уверены в своей правоте. Тем не менее они отступили с поля боя и дали Панкрацу высказаться.
– Я видел такое на фронте. Господин Хануш, вы, возможно, подтвердите, – посидите еще немного, – это не было редкостью, причем наверняка во всех казармах. Сотни мужчин жили бок о бок. Случались домогательства. Случались ранения в интимные места ниже пояса. Часто мужчины лежали на мужчинах, иногда мужчины напоминали женщин. Они вытягивались и извивались, как женщины на панели, предлагали себя другим мужчинам, и те притягивали их к себе и обнимали, как мужчины обнимают женщин. Ночами слышались дикий скрип, скрежет зубов, борьба. Часто я не мог уснуть. Сам я подобным никогда не занимался. Мне было противно. Но глаза видят, даже если отворачиваешься. И уши слышат, даже если затыкаешь. Стыд и ярость омрачают душу. От воспитания никуда не денешься. Часто я спрашивал себя: почему я другой? Что со мной не так? Почему я не могу получить удовольствие, не испытывая чувства вины? Почему не могу наслаждаться, не боясь наказания? Почему меня беспокоит, что обо мне подумают? Разве не у каждого рыльце в пушку? Разве я обязан быть нравственно выше других? Разве я образец порядочности среди свиней и извращенцев? Разве я лучше других, потому что не раздеваюсь перед ними? Разве я в совершенстве владею собой, когда, страдая, обуздываю инстинкты, или я просто зажатый и трусливый? Я часто задавал себе такие вопросы. Очень часто. Обсуждал это со священником. Он сказал, что я на правильном пути и нужно продолжать задаваться вопросами, поэтому мне стало легче принимать себя и свое отвращение к мужскому разврату. Но дело в другом. Суть в том, что эти люди больны, они не мужчины, а нечто вроде ошибки природы. В их существовании нет Божьей искры. Они не созданы по образу и подобию Божьему. У них нет души, которая отличает человека от животного. Нужно остановить их, сдержать их болезненные инстинкты! Государство должно разыскивать их повсюду, помещать в интернаты, лечить. Наверняка есть лечебные упражнения и хорошие лекарства. Нельзя пускать подобное на самотек. Это не прекратится само собой, а, напротив, распространится. Глупые шутки здесь не помогут. Тут нет ничего смешного. Таким людям нужна помощь! Без нее им не справиться. Только помогая, можно направить их в нужную сторону. Как вы считаете, господин Хануш? Вы опытный человек и, конечно, сталкивались с таким. Что вы
