Песнь дружбы - Бернгард Келлерман
11
На следующий день Шпан был снова здоров, но вид у него был плохой, болезненный. Его мысли витали далеко, он был так рассеян, что всем это бросалось в глаза. Вечером он вдруг снова заметил среди покупательниц бледное лицо, обрамленное платком, и сердце его забилось сильнее. Вот она опять пришла! Она знает больше, чем рассказала, может быть, даже все, — сам господь бог послал ее. Вдова Шальке скромно ждала, пока он отпустит всех покупателей. Она не старалась пробиться вперед. Наконец они остались вдвоем. Она сказала, что слышала о болезни господина Шпана и раскаивается в том, что побеспокоила его. Ей бы надо прийти к нему раньше!
Шпан растерянно пробормотал что-то. Он попросил вдову Шальке зайти на минутку в его контору. Болен? Ничего серьезного. Он относится ко всей этой истории, как она ни печальна, не так трагически, как раньше. Молодежь — это молодежь, и она зачастую боится довериться своим родителям. От этого происходят все несчастья. Если бы молодежь была немного доверчивее, сколько бед можно было предотвратить на свете!
Шпан достал из шкафа небольшой пакет и положил его в корзинку фрау Шальке.
Он опустил глаза. Пусть Шальке продолжает. Она, безусловно, знает больше. Он не такой человек, чтобы ходить по городу и выпытывать, что говорят люди. Это совершенно не в его характере. Он надеется, что фрау Шальке его понимает. Да, она понимает прекрасно: такой человек, как господин Шпан! Но, быть может, она сумеет рассказать ему что-нибудь, он вполне ей доверяет. Ведь она бывает в стольких домах. Много ли, например, говорят в городе о его дочери?
— Нет, нет, уже не говорят!
— Уже не говорят? Значит, раньше говорили?
— Вначале говорили. Даже очень много.
— Что же говорили?
Шпан слегка подвинулся и еще больше понизил голос. Не слыхала ли она от кого-нибудь более определенных предположений? Например, какого-нибудь имени? Не называл ли кто-нибудь молодого господина фон Дитлей? Нет? А что она сама думает по этому поводу?
— Дорогая фрау Шальке, не сможете ли вы мне помочь? Я не знаю, что и подумать, просто ума не приложу. Я блуждаю в потемках.
Веки на иссиня-бледном лице поднимались и опускались, как у совы. Один раз ее взгляд упал на Шпана, затем так же быстро спрятался.
Она, собственно, ничего не знает. Вернее — ничего определенного.
— Ничего определенного? Но, может быть, у вас есть какие-нибудь свои соображения на этот счет, фрау Шальке? Ведь вы в конце концов единственный человек, который хоть что-то заметил. Тень, освещенное окно.
Да, это правда. Она может в этом поклясться перед лицом всевышнего. Но вообще-то…
Фрау Шальке была как в чаду. «Дорогая фрау Шальке»! Она ходила шить по квартирам, чинила белье, появлялась и исчезала как тень; в домах, где она работала, ее тарелку во время обеда ставили на краешек кухонного стола. Этот домовладелец Шпан едва удостаивал ее взглядом, когда она вносила ему плату за квартиру. Она видела, как сверкают дарованные семейством Шпан витражи церкви св. Иоанна, она слышала, засыпая, торжественный бой шпановских часов, от шпановского дома исходил блеск, ослеплявший ее. А теперь сам Шпан сидел перед нею, без конца расспрашивал ее и говорил, что питает к ней полное доверие! По-видимому, она начала играть известную роль в жизни коммерсанта Шпана; она выросла в собственном мнении и перебирала в своей убогой голове все возможности сделаться еще более значительным и нужным человеком.
И вот она сидела, опьяненная сознанием своей значительности и важности, хотя в действительности не знала ничего, почти ничего. Тень, светящееся окно, да затем она иногда еще наблюдала, как в одной из комнат «Лебедя» странно вспыхивал свет: один раз, второй, потом опять становилось темно. Словно сигнал. Вот и все. Она на это и внимания не обращала.
Но когда весь город начал сплетничать о Христине Шпан, она припомнила эти беглые, случайно сделанные ею наблюдения. Христина Шпан — подумайте! Эта гордая, даже слегка заносчивая девушка! О да, да! Так вот: ее, фрау Шальке, этим не удивишь! Почему? Нет, ее этим не удивишь. Иона принималась с таинственным видом рассказывать о тени, о мерцающем огоньке в окне и о световых сигналах. На ее бледных щеках выступали лихорадочные пятна. Да, ей было что порассказать!
И когда ее расспрашивали, она начинала рассказывать. Фантазия ее разыгрывалась все больше. Тень расхаживала взад и вперед почти каждую ночь. Сначала вспыхивал световой сигнал. Потом освещалось окно. А потом раздавался смех. Христина Шпан! Не может быть!
А кто это был? Что это была за тень? Кто бы это мог быть? Люди переглядывались.
Он и с ней хотел однажды затеять свои глупые шутки. Она брала воду у колодца, а он стоял у окна в «Лебеде». Это была та самая комната, в которой она постоянно наблюдала световые сигналы. Он послал ей воздушный поцелуй, едва заметный, но она все-таки заметила. Он был в купальном халате и слегка распахнул отвороты, чтобы она могла видеть его широкую грудь. Грудь была вся покрыта волосами, — отвратительно! О, эти мужчины ужасны! Ведь они, если подумать, так безобразны. Их, право же, испугаться можно.
Вдова Шальке, бледная и маленькая, взволнованная, с лихорадочным румянцем на щеках, никогда не называла имени. Но все знали, кто это был. Доктор Александер! Капельмейстер!
Шпану, однако, она сказала:
— Нет, нет, ничего определенного я не знаю. Но…
— Но? — Шпан впился в нее глазами.
Фрау Шальке непонятным образом ввязалась в эту историю, из которой могла, может быть, извлечь выгоду, — это было единственное, что она сознавала. Назвать имя или нет? Но тут она поняла по глазам Шпана, что он все знает. Она мгновенно изменила свое поведение.
Так вот, ей думается, — раз уж она должна высказать свое мнение, хотя ничего определенного она не знает, — раз господин Шпан доверяет ей, она считает своим долгом открыто высказать ему свое предположение. Судя по контурам тени и всем прочим обстоятельствам, это мог быть только господин доктор Александер.
Шпан побледнел.
— Я так и думал! — кивнул он.
— Да, доктор Иозеф Александер. Но утверждать я не берусь.
Шпан сгорбился. «Однажды, один-единственный раз, я отступил от моих принципов и разрешил ей посещать уроки танцев, — думал он. — С этого все и началось».
Да, сказала она, ничего определенного она, конечно, не знает. Вполне возможно, что она ошиблась.
Смеркалось. Лицо Шпана погружалось в темноту. Он не говорил больше ни слова. Она поднялась.
— Я
