Песнь дружбы - Бернгард Келлерман

— Подали бы знак? — тихо прозвучал в темноте голос Шпана. Он стоял, с трудом переводя дыхание, не в силах тронуться с места.

— Да, подала бы знак. И, возможно, мне, как вашей давнишней квартирантке, следовало бы так поступить. Дело складывалось так, что мне нужно было сообщить кое-что господину Шпану. Но кто бы мог подумать, что bee это так окончится? Я ведь знала фрейлейн Христину, она была всегда такая серьезная и прямодушная.

— Сообщить? — Шпан стоял неподвижно, как тень.

— Да, не так уж много, но все же кое-что.

Шпан дрожал всем телом. Он пригласил вдову пройти в его контору — больше жестами, чем словами.

— Сообщить? Что же именно? — растерянно пробормотал он.

Так, значит, ей что-то было известно? Но если уж она что-то знала, почему же она тогда не предупредила его, почему не «подала ему знак», как она выразилась?

— Садитесь, пожалуйста; корзинку вы можете поставить на пол.

Фрау Шальке давно уже хочет поговорить об этом с господином Шпаном, но все не решалась. Это могло показаться назойливостью — она ведь всего лишь бедная вдова, да и знает она, в сущности, не так уж много, просто ей довелось кое-что увидеть. Она страдает бессонницей: ей все вспоминается, как тяжело умирал ее дорогой муж. Тогда она начинает ходить взад и вперед по комнате и нередко выглядывает в окно.

Так вот, однажды в «Лебеде» были танцы, и она увидела, как фрейлейн Христина шла через двор. Ночь как раз была лунная. Фрейлейн Христина осмотрелась по сторонам, потом перелезла через низенький забор, отделяющий двор «Лебедя» от участка господина Шпана.

Шпан поднял голову. Он знал, что Христина иногда тайком уходила из дому. Это все?

— Все? Нет. Фрейлейн Христина хотела, должно быть, просто сократить путь — тогда шел сильный дождь. Ах, бедная моя голова, что же я хотела сказать? Да, об этой тени!

— Тени?

Да, насчет тени. Однажды ночью, когда она опять никак не могла уснуть, она вдруг увидела, выглянув в окно, какую-то тень, стоящую посреди двора. Совершенно неподвижную. Словно во дворе вдруг дерево выросло. Луна спряталась за облака, а когда стало снова светлее, тень все еще была там, но уже поближе к дому господина Шпана.

— Странно! — проговорил Шпан.

Да, и эту тень опа видела часто. Но она не особенно задумывалась над этим. Кто бы мог расхаживать ночью по двору? Налетчиков в Хельзее не было. Лишь впоследствии, когда разыгралась эта история, она вдруг вспомнила — тень! Да, порой ей даже казалось, что она ошиблась, что она вообще ничего не видела. А потом — но гораздо позже — припомнила, что у Господина Шпана в одном из окон иногда в темные ночи светился огонь.

— В каком окне?

Видите ли, она могла и ошибиться. Она не могла уснуть, подходила часто к окну, смотрела, скоро ли начнет светать, тут можно увидеть все, что угодно, даже то, чего нет. Но позже она снова вспомнила: иногда в темные ночи в одном из окон брезжил свет.

Шпан говорил шепотом.

— Какое же это могло быть окно? — спросил он, волнуясь.

— Какое окно? — повторила вдова мягким голосом и потупила глаза. — Я могла и ошибиться. Когда всматриваешься в ночную тьму, в глазах часто мелькают огни. Над чуланом, где у вас стоит ручная тележка, есть окно, — так вот в нем-то я и видела свет.

«Это комната Фрица», — думает Шпан, и мысли его путаются. — С тех пор как он погиб, туда никто не входит. Ключ лежит у меня в письменном столе». Его вдруг бросает в жар.

— Зайдите, пожалуйста, завтра перед закрытием магазина, фрау Шальке, — проговорил он.

Ключ! Да, ключ был заперт в его письменном столе. Он достал его из ящика, пошел к комнате Фрица. Поразительно — комната была отперта! С внутренней стороны в двери торчал совершенно новый ключ, на нем были еще видны следы напильника. Светилось окно над чуланом! Да, это самое окно.

Шпан должен был присесть — ноги вдруг отказались ему Служить. Он был словно в1 обмороке; когда он пришел в себя, день уже занялся. Мета отправилась за врачом. Сердце Шпана судорожно сжималось, он дышал с трудом, легкие словно окаменели. Быть может, это смерть? Что ж, он готов.

Старый доктор Бретшнейдер сделал Шпану укол и когда через два часа пришел проведать его, Шпану было уже гораздо лучше. Доктор Бретшнейдер стал упрекать Шпана.

— Так продолжаться не может, Иоганн, — говорил он. — Ты живешь слишком замкнуто, слишком много времени предаешься своим мыслям. Ты должен бывать на людях. Почему ты перестал ходить в «Лебедь»?

Шпан лежал молча, полузакрыв глаза, и не отвечал. Бретшнейдер подождал немного, потом встал и, сгорбив спину, начал расхаживать по комнате.

— Мы знаем, что у тебя горе, Шпан, и мы тебе сочувствуем. Но у кого, в сущности, нет горя? У тебя одно, у меня другое.

Друзья считали, что Шпан слишком предается своему горю. Ведь его несчастье в конце концов поправимо. Молодая девушка, должно быть слегка романтически настроенная, сбежала из дому — так это ведь в конце концов не первый случай, такие вещи происходят на каждом шагу! В этом возрасте они способны на все. Когда они влюблены, они удирают иногда с молодым человеком — бывает и так. Но ведь это не такое уж несчастье. В конце концов пусть лучше удирают, лишь бы не топились. Ну, а затем они возвращаются в один прекрасный день — когда у них кончаются деньги или проходит любовь. Немного слез — и все опять в полном порядке.

Маленький морщинистый рот Шпана зашевелился.

— Почему она мне не доверяла? — тихо спросил он, обращаясь больше к самому себе. Этот вопрос он ежедневно задавал себе сотни раз.

Доктор Бретшнейдер громко рассмеялся:

— Доверять? Попробуй, доверься! Да ее просто запрут в комнате — пусть себе ревет и выбивает стекла, сколько ей вздумается. Тебе, наверно, хотелось бы, чтобы она сказала: «Сегодня ночью я удеру»? Нельзя^ же в самом деле требовать от нее этого! У молодых людей есть тайны, которые они не выдают ни при каких обстоятельствах, и меньше всего они склонны делиться ими с родителями. Они стесняются говорить об этом, для этого они слишком стыдливы. Они предпочитают удирать из дому или