Камиль Яшен - Xамза
Бедный Хамза! Столько дней и ночей посещали его какие-то видения и наваждения... Казалось, что неприступные горы преграждают ему дорогу к жизни, что какие-то злые бураны и ураганы, которым, конечно, недоступно чувство милосердия, заметают перед ним путь к счастью.
Бедный Хамза! Даже на пороге перемены судьбы условности и ограничения воспитания продолжали терзать его сердце, пытаясь отдалить счастье. "Почему я не сдержался? - горестно думал он. - Почему пошел на поводу своего чувства, проявил слабость?! Я, глупец, довел дело до поцелуя... Неужели я так сильно полюбил ее?.. О боже, ты столь воспламенил мою душу, что я, не вытерпев ее жара и пыла, поддался чувству, - прости же меня за это!.. Но, великий аллах, если кто и заменит Зубейду, то, наверное, только вот эта чистая душой девушка... Весь пламень своего сердца, клянусь тебе, о аллах, я отдам Аксинье..."
Аксинья посмотрела на Хамзу печально, невесело.
- Плохо кончится все это, - вздохнула она.
- Зачем ты так говоришь?
- У нас все разное, а главное - вера наша разная...
- Моя вера - ты, Аксинья!
- И я бы хотела сказать такие слова, но... Нам не дадут быть вместе.
- Кто не даст?
- А кто обвенчает нас? Ведь без венца нельзя жить вместе...
- Да, никто... Ну и пусть! Нам достаточно нашей любви...
Мое решение твердо, бесповоротно. Начиная с этого дня, я ради тебя готов на все! Скажешь "пойдем", и я готов ради тебя пойти в русскую церковь. Ведь ты спасла меня там, на реке, подарила мне жизнь. Потерять тебя - все равно что найти смерть...
Аксинья слушала Хамзу и думала:
"И я тоже ради него готова на все... Если он хочет идти в церковь, то и я смогу пойти в мечеть, принять мусульманство и отказаться от своей веры".
Она встала и потянула Хамзу за руку.
- Пойдем и все расскажем дяде...
Хамза поднялся.
И, может быть, для того чтобы он забыл все свои невеселые думы, Аксинья сказала озорно:
- Я буду бежать до самой юрты... Если догонишь, поцелуешь еще раз... А не догонишь...
И, помахав тюльпанами, побежала.
И Хамза, забыв обо всем, побежал за ней.
Степан Петрович Соколов после разговора с Сулейманомаксакалом решил еще на несколько дней остаться в степи. В очередной рейс ему нужно было отправляться только через неделю...
А если вызовут в полицию и спросят, где был? Не на маевке ли? ответит: возил племянницу на кумыс к киргизам поправить здоровье. А Сулейман-аксакал подтвердит это.
А вообще-то Степану было уже наплевать, вызовут его в полицию или нет. Злость против властей после разгона маевки, горечь оттого, что из-за чьего-то предательства погибло несколько человек, переполняли сердце. Соколов готов был уволиться из депо и перейти на нелегальное положение. Вот только Аксинья...
Чабаны из уважения к гостям зарезали овцу, заложили тушу в казан. Вкусный запах киргизской шурпы щекотал ноздри.
Накрыли дастархан. Старший сын аксакала Хайдар с кувшином и тазиком в руках обошел всех. После этого вытерли руки новым полотенцем. Две невестки Сулеймана внесли огромные блюда, на которых возвышались горой мослы, печенка, мякоть, ножки, голова... Невестки торжественно поставили мясо на дастархан.
Сулейман-аксакал взял белое блюдо, наполнил его мягкими кусками, протянул младшему сыну Джамшиду.
- Это для женщин. Отнеси, сынок, - сказал он.
Блюдо унесли в белую юрту.
Сулейман начал нарезать мясо для гостей. Нетерпеливый Хайдар вытащил свой нож и проворно начал помогать отцу.
Наконец все было готово. Сулейман кивнул, и началась еда.
Ели молча. Овца постепенно убывала. Степан уже был сыт по горло, но хозяева и не думали останавливаться.
- Степан-ака, почему ничего не кушаешь? - повернулся Сулейман-аксакал к Соколову.
- Как не кушаю?.. Рахмат, я уже сыт.
- Хамзахон, тут у нас на воздухе надо кушать много, не отставайте, угощал гостеприимный хозяин.
- Больше не могу, - поблагодарил Хамза, вытирая руки полотенцем.
Но не тут-то было! Джамшид, придвинув к себе блюдо, наполнил свою ладонь кусками мяса и начал кормить гостей с руки. Хамза кое-как справился со своей порцией, но когда очередь дошла до Соколова, тот, глядя на пальцы Джамшида, сквозь которые стекало масло, побледнел...
Чабаны громко засмеялись: "Не бойтесь, Степан-ага! Такой обычай киргизов! Преподносят только дорогим гостям!"
Степан, как бы спрашивая совета, глянул на Хамзу, который молча показал, что можно и отказаться.
- У нас есть пословица, - сказал аксакал. - "Очутишься у котла - ешь дотла!"
И Степан решился...
Широко открыв рот и закрыв глаза, он вытянул вперед шею.
И тут же почувствовал, что рот его битком набит мясом. На глазах Степана выступили слезы. Но, уважая народный обычай, он яростно начал жевать, закрыв рот обеими руками. Хозяева юрты хохотали навзрыд, довольные, что Степан-ака не пренебрег обычаем.
- Хвала вам, живите долго. Степан-ака! Теперь вы самый что ни на есть настоящий киргиз! - крикнул Хайдар, когда Соколов наконец проглотил все мясо. - Можете приезжать к нам в любое время и жить сколько захотите!
- А вот этим запей для облегчения, - сказал Сулейман и подал Степану почти литровую чашу с кумысом.
Соколов, войдя во вкус местных нравов, не отрываясь выпил весь кумыс из деревянной чаши. На лице у него было отчаянное выражение - съесть еще хоть целую овцу, но не сдаваться.
Один из чабанов взял кубыз - киргизский национальный инструмент. Полилась грустная мелодия, сопровождаемая песней. Второй чабан запел.
Голос звучал высоко, с падрызом. О чем пел певец? Может быть, о боли разлуки, о суетных делах этого тленного мира, о мятежных душах, не мирящихся с тиранией... Из белой юрты вышли женщины. Даже Степан и Аксинья, хотя они и не понимали многих киргизских слов, догадывались по мимике исполнителя, а больше всего по мелодии, что певец поет о чем-то сокровенном...
Чабан пел до тех пор, пока не устал. И тут же кубыз попросил Хамза и начал повторять мелодию. Сначала тихо, робко, а потом все громче и громче.
Когда Хамза закончил, к нему подошла Аксинья.
- Очень понравилось...
- В последнее время что бы ни делал Хамза, тебе все нравится, - сказал сидевший рядом Степан.
- Мне тоже, - покраснел Хамза.
- Что тоже? - не понял Соколов.
- Что бы ни делала Аксиния, мне все нравится...
- Эй вы, шайтаны! - подмигнул обоим Степан. - Никак через меня друг другу в любви объясняетесь, а?
- Мы уже объяснились, - опустила глаза Аксинья. - Хотим обвенчаться...
- Что-о?.. - изумился Соколов.
- Мы уже дали друг другу слово, - твердо сказал Хамза.
- Значит, в Россию собрался ехать? - строго посмотрел Степан на Хамзу.
- Зачем в Россию, нам и здесь хорошо.
- Ты, парень, видать, и впрямь мозгами рехнулся, - нахмурился Соколов. - То тебе подавай революцию без жертв, то на русской бабе вздумал жениться... Да где ты с ней будешь жить здесь? Тебя же свои мусульмане камнями закидают...
- Я не трус! - выпрямился Хамза.
- Ты-то не трус, а она что будет делать? - начал злиться Степан. Вдовой после тебя останется? С дитем на руках? Об этом подумал?
- А мы в мечеть пойдем или в церковь...
- Ну ладно, хватит шутить! - сделал резкий жест рукой Соколов. - Ни ислам, ни православная церковь ваш брак не разрешат - понимать надо, не маленькие. Если серьезно хотите жить вместе, будьте готовы к тому, чтобы каждый день защищаться. Фанатики вас в покое не оставят..
- А мне наплевать на фанатиков, - презрительно усмехнулась Аксинья.
- И мне наплевать! - повторил Хамза.
3
Вопреки всем ожиданиям, никто ни разу не напомнил ни Хамзе, ни Соколову, ни Аксинье об их участии в маевке, когда они вернулись от киргизов. Степан уехал в очередной рейс на своем паровозе. Аксинья дежурила в больнице. А Хамза через месяц после возвращения с помощью Алчинбека снова поступил на хлопкоочистительный завод Садыкджана-байваччи.
Хамза и Аксинья виделись каждый день, и главным образом в те дни, когда Степан Петрович уезжал в рейсы.
Иногда Хамза встречался с доктором Смольниковым, выполняя некоторые его поручения.
По совету доктора Хамза восстановил рукопись своей пьесы "Отравленная жизнь". Сначала ее сыграли в самодеятельном мусульманском театре в здании городского военного собрания.
Хамза, исполнявший одну из главных ролей, нарисовал к премьере несколько афиш.
Спектакль наделал шума в городе. Особенно ярилось духовенство. "Во имя шариата, во имя религии уходите отсюда прочь!" - кричали муллы по вечерам около дома военного собрания. Но мусульмане шли в театр.
Менялись времена. Духовники уже не могли так сильно влиять на верующих, как это было совсем недавно. Атмосфера становилась демократичнее. И этому немало способствовали русские власти, которые, зная о том, что в центральной России нарастает новый революционный подъем, советовали местной духовной знати ослабить кое-какие религиозные запреты и ограничения.
