Камиль Яшен - Xамза
- Значит, опять рабочие, дехкане и бедняки будут падать под царскими пулями? - с трудом выдавливал из себя слова Хамза. - Снова повторится пятый год? Тысячи лет уже льется человеческая кровь. Земля и небо стонут от насилия...
- А ты отчего стонешь? От царских милостей?.. То-то и оно...
Без боев и баррикад-нам не обойтись. Только не надо повторять ошибки пятого года. Сделать выводы - это тоже знание и просвещение. Сейчас тебе мои слова не нравятся, но придет время, и ты сам эти же слова будешь говорить другим... Слышь, Хамза, ты мне когда-то рассказывал о поэте Яссави. Что он сказал о тирании?
- "Если тиран тиранит - говори: это все от аллаха..."
- Во-во... А ты должен говорить в своих стихах совсем другое: если тиран тиранит - дай ему в морду!
К юрте подошла Аксинья.
- Все ругаетесь? - присела она рядом с Хамзой. - Пора бы уж помириться.
Хамза с нежностью смотрел на Аксинью, на ее светлые волосы, пушистые завитки на шее... Смутившись, опустил глаза, но Степан Петрович Соколов, перехватив этот взгляд, удивленно уставился на племянницу. "Вот оно в чем дело, - подумал он. - А я-то, дурак, раньше ничего и не замечал".
- Я тебе воды из родника принесла, - сказала Аксинья и протянула Хамзе наполненную до краев кружку. - Выпей, легче станет.
Степан Петрович Соколов, улыбнувшись, отвернулся.
...Уже вечерело, лучи заходящего солнца играли на травах, на всей беспредельной зелени пастбища, на рыжих спинах лошадей, пасшихся вокруг юрты, на металлических украшениях женщин, хлопотавших возле костра. Запах дымка смешивался с ароматом степи...
Вай-буй, как прекрасна была панорама неоглядных, уходящих к горизонту просторов!.. Сын хозяина юрты, молодой киргиз Хайдар, богатырского сложения чабан, покрикивая обычное:
"Хаит, чек, чек, чибич, чек!" - заводил в загон отару овец. Тишина степи нарушалась иногда топотом коней, далекими криками табунщиков. Сиреневые сумерки опускались над горами. Кобылицы лизали жеребят, а те с озорным тонким ржанием носились вокруг матерей, взбрыкивали, валялись на траве, убегали к горизонту. Матери тревожно ржали, подзывая к себе детей, - за каждым камнем в степи мог притаиться матерый волк... Но могучие псы-волкодавы, сидевшие около костра, поглядывали на кобылиц снисходительно, как бы давая понять, что, пока они здесь сидят, для тревоги нет никаких оснований. Не нравились псам только необычно пахнущие гости. Но хозяева дали понять, что к этим неожиданно появившимся на пастбище людям надо относиться сдержанно. И псы терпели.
Из юрты вышел глава семьи чабанов Сулейман-аксакал.
Вместе с сыновьями Хайдаром и Джамшидом он был на маевке.
Сулейман давно знал Степана Соколова - когда-то он приходил на заработки на железную дорогу, но пробыл там недолго. Свое, кровное позвало назад, и Сулейман вернулся в степь пасти лошадей... Когда раненый Соколов вместе с Аксиньей, поддерживая с двух сторон Хамзу, переплыли реку, аксакал увел старого знакомого в горы, на свое становище.
- Степан-ака! - позвал Сулейман. - Зайди в юрту, надо поговорить.
Степан ушел.
Аксинья некоторое время сидела около Хамзы, потом встала и, сделав несколько шагов, остановилась.
Высокая и статная ее фигура четко рисовалась на фоне пепельного закатного неба. И Хамза, лежавший на кошме и смотревший на Аксинью снизу вверх, невольно залюбовался ею. Он думал о том, что Степан и Аксинья спасли ему жизнь, что без них он, конечно, утонул бы, и еще о том, что в его душе давно уже происходит некий странный процесс... Он как бы все время сопротивлялся какой-то неведомой силе, какому-то незримому влиянию, какому-то далекому и увлекающему за собой.зову, который он всем своим существом всегда слышал в те минуты, когда Аксинья была рядом с ним.
Придавленный своим горем и жизненными заботами, Хамза старался приглушить этот зов, но он звучал все сильнее и сильнее, тревожил, смущал и вместе с тем вносил в душу новые ощущения - туманил воспоминания, изгонял печаль и уныние, испепелял прошлое, рождал энергию и желание быть молодым, сильным, уверенным в себе... Аксинья уводила из вчерашнего дня, звала в будущее, и Хамза все чаще и чаще понимал, что он больше не может противиться, что ее женская сила, властно забирая в плен его сердце, шире и глубже его сопротивления и всех тех препятствий и ограничений, которые он старался искусственно возвести между собой и Аксиньей.
Это был зов самой жизни, зов человеческой природы, зов естества отношений между людьми - всепобеждающего естества, древнее которого по своей непобедимости ничего нет на белом свете.
И Хамза поднялся с кошмы и пошел к Аксинье.
Сумерки накрыли степь, земля дышала свежестью и покоем.
А у подножья горы, как светлячки, зажглись вдруг алые "глаза"
алайских тюльпанов... И неожиданно Хамза произнес две поэтические строчки, словно нашел какое-то чудо в природе: "Багрянец горизонта - это отражение сияния тюльпанов в зеркале небес?
Или же вот этот алый блеск на просторах земли есть отражение зарева заходящего солнца?"
- Что ты сказал? - повернулась к нему Аксинья.
- Пойдемте собирать тюльпаны, - тихо сказал Хамза.
- Догоняй! - засмеялась Аксинья и побежала вперед.
Аксинья мчалась будто на крыльях и, оказавшись среди тюльпанов, упала в траву. Хамза, подоспевший к ней, повалился рядом. Оба дышали тяжело, запыхавшись то ли от бега, то ли от волнения...
Аксинья отдышалась первой и, взглянув на Хамзу, улыбнулась. И в следующий миг захохотала...
Потом поднялась и пошла собирать тюльпаны.
Хамза, зажав между зубами травинку, лежал на спине, глядя в небо.
Караваны последних светлых облаков плыли куда-то в неведомую даль. Вокруг царило таинственное и прекрасное безмолвие, которое, казалось, заключило в свои объятия все сущее.
Только иногда в небесной выси возникали какие-то ярко освещенные точки - это парили степные жаворонки. Провожая заходившее солнце и стараясь как можно дольше оставаться в его лучах,,они залетали все выше и выше, все выше и выше...
Вечерними голосами перекликались перепелки, но даже их щебет не нарушал очарование безмолвия, более того - придавал ему какую-то необъяснимую прелесть.
"Джайляу!" - вдруг вспомнил Хамза, глядя на собирающую тюльпаны Аксинью, киргизское слово, обозначавшее степь, покрытую цветами и травами. И неожиданно он ощутил себя необходимой частицей всего огромного и восторженно торжествующего вокруг него живого земного мира.
"Ведь человек - это целый мир, - глядя на степь, на зеленый купол небес, подумал Хамза. - Человек сам чудо из чудес этого прекрасного мира... Есть ли что-либо более великое, чем мысль и фантазия человека?.. И абсолютно ошибаются те, кто говорит, что человек есть раб природы, что он слаб, ничтожен, точно букашка какая-то... Нет, скорее человек - это звено великой цепи, то нечто могучее, что придает смысл всему сущему. Философия о ничтожности человека просто кому-то выгодна и, возможно, даже служит на пользу... Но именно человек есть самое великое чудо природы..."
Мысли его прервал голос Аксиньи. С букетом ярко-алых тюльпанов в руках она появилась внезапно - будто вышла из заката.
- Вставай, хватит мечтать, - улыбнулась Аксинья, - уже темнеет. Нам надо идти, а то Степан будет беспокоиться.
- Если я с тобой, о чем ему беспокоиться?
- Но ты же болен...
- Я уже поправился...
Аксинья подняла свой букет над лежащим на земле Хамзой и начала сыпать на него цветы.
Хамза закрыл глаза...
Аксинья сыпала на него цветы.
...Он не помнил, как оказался на ногах. Взял Аксинью за руку.
Поднял на нее глаза. Она тоже смотрела на него... Никто из них не знал, сколько они смотрели друг на друга...
Все остальное произошло вне их сознания и воли - он наклонился к ней и поцеловал ее. И она ответила ему долгимдолгим поцелуем...
Они были опьянены степью, ночью, своей молодостью. Ничего не было в мире до них и после них. Никого не было в мире, кроме них.
Наконец она высвободилась из его объятий и... заплакала.
Они долго сидели молча. Трудно было говорить о чем-нибудь... Но вот Хамза, будто чувствуя за собой какую-то вину, сказал:
- Не смог я сдержаться, заставил тебя плакать, прости, Аксинья... - И он густо покраснел.
Аксинья грустно улыбнулась.
Бедный Хамза! Что он мог поделать с собой! Жестокая судьба с молодости мучила его. Лишив его Зубейды, она хотела обречь его на одиночество, которое стало вдруг нестерпимым для него.
Он тосковал по ласковому слову, по нежности. Неужто всю жизнь страдать? Все девушки, все молодые женщины сторонились его, избегали общения с ним. Но свет все еще не без добрых людей, не без добрых душ... И одной из них была светлая душа Аксиньи...
Нет, нет! В ее образе ему явилась Зубейда, вернулась старая любовь.
Бедный Хамза! Столько дней и ночей посещали его какие-то видения и наваждения... Казалось, что неприступные горы преграждают ему дорогу к жизни, что какие-то злые бураны и ураганы, которым, конечно, недоступно чувство милосердия, заметают перед ним путь к счастью.
