Вдовушка - Анна Сергеевна Чухлебова
Но Сережа, его еще и зовут Сережа, золотая сережка в чумазом от солнца ушке нашего города. На третий день он объявляется около полуночи, дежурно спрашивает про мои дела и спустя минут десять переписки говорит, что хочет приехать ко мне прямо сейчас. Занятно он придумал, конечно. Часто ли соглашаются?
Вот незнакомый парень появляется на пороге. Здоровается, и тут же сворачивается в смешную уязвимую позу, потому что надо бы снять ботинки. Идет мыть руки. Рядом толчок, на котором я восседаю каждое утро, белый партизан, затаившийся в сумерках, преждевременное знакомство. Ванная вся в моих штучках, пшикалках, пузырьках, исподнее красоты. Я ставлю чайник, ну надо же выпить чай для приличия. Разговор не особо клеится, ситуация искусственная, принужденная. Вроде как собирались заняться сексом, но липнет чувство, будто, протерши очки и нацепив самое строгое выражение, на нас глазеет педсовет захудалой районной школы.
Я пытаюсь отшутиться, что приезжать ко мне среди ночи можно только после личного знакомства, не то мой кот будет в шоке. «Кота задобрим»; ну да, ну да, эдак тебя там приперло, сладкий. Отвечаю уже серьезнее, что это вопрос безопасности. Ты же банально сильнее, и неплохо бы для начала прикинуть адекватность в приличное время и в публичном месте. «Ну что ты, я просто шучу. Дышим, дышим, дышим под мой счет». Такой ты профи, конечно, Сережа. Какого-то хрена лечишь меня, хотя я не просила.
«Я военный вообще» – решил налить на макушку ледяной воды, чтоб разговор свернул на другую дорожку. «Военный психолог?» – надо же разобраться все-таки, епт. «Да. На горячей линии сижу». «И как тебе с ПТСР-никами?» «Они ничего еще, хотя бы понятные. Жопа в том, что знаешь кучу всего такого, за гранью понимания. И даже обсудить ни с кем не можешь, секретка». «А если с коллегами?» «Так они подчиненные. Я честно с ними не смогу».
Сережа пишет мне, что смертельно устал. Что прошлой ночью какая-то женщина ломилась в штаб. И чем она думала, хорошо, что ему не положено табельное. Дома он всё время лежит и ничего не может. Может разве что выпить, чтобы хоть как-то уснуть. И, в общем, понятно, что ему хочется приехать среди ночи к неизвестной девушке, сразу увидеть ее с изнанки, ткнуться в нее туда, где помягче, двигаться и застыть. Звон свой спрятать. Быть вместе гладкими, голыми, маленькими, защищать друг друга от оскаленной, брызжущей красной слюной пасти мира, войны. Но боже, Сережа, на мне и самой живого места нет. Ну куда мы друг другу, только последнее светлое выжечь дотла, дотоптать.
Позже он позовет меня встретиться днем, прилично, в кафе. Я была не в городе, привычно бежала от горя, куда только глаза глядят, в другие декорации, в другую пьесу. По дороге обратно я получаю от него сообщение: «Меня переводят в Мариуполь». «Или куда похуже?» – чую неладное, переспрашиваю. Сережа отвечает эмодзи с обезьянкой, которая закрывает глаза ладонями. Он пишет и позже, но редко: связь ловит не всегда. Я забываю о нем. И вспоминаю лишь с толчком в груди – осознав, что не помню, когда он объявлялся в последний раз.
До дыр
Когда я не рыдаю, веду себя как полная дура. Подруги перестали меня выносить. Коллеги лишний раз не трогают. Родители ходят вокруг меня на цыпочках, будто я – забывшаяся беспокойным сном, всех задолбавшая бабка.
Догорает панический двадцать второй год. Единственная радость, что в моем прифронтовом регионе нет прямой границы. Свист самолетов, вой ветра в степи, если прислушаешься, заметишь дальнее тра-та-та. Это в пригородах Ростова так слышно луганщину. Наш израненный регионсосед щедр. Когда его уже как следует подлатают, когда это всё кончится, когда.
Первый месяц горя я плохо помню. Две недели провела, не трезвея, а когда хоть немного окстилась – грянули истерики. Звучит как какая-то бабская ерунда, слёзки, игрушки, но на деле это ощущается, будто твои кишки перемалывают в мясорубке живьем. Несколько часов не можешь прекратить рыдания, срываешься на рев, вой, скулеж, ходишь кругами по комнате, пытаешься продышаться, остановиться, но только задыхаешься. Если приложить к тыльной стороне руки лед, не почувствуешь холода. Ты идешь трещинами изнутри, вся боль – там, поэтому твои рецепторы не регистрируют внешний раздражитель. У них и так перегруз.
И на второй месяц я не могу спать без света. Кажется, по щелчку выключателя начнется казнь мира. Вся грязь и горе человечества за тысячи лет истории выползут из темноты, протянут щупальца, передушат всё сущее. Здесь, сейчас, а в эпицентре действа – моя комната. Ночник не поможет; нужен свет сверху, электрическое солнышко, потолочная икона. Уснуть получается только под верхним светом, пусть для этого и приходится укрыться с головой. Может, в тюрьмах потому и не гасят свет на ночь, чтобы он, технологический оберег, выжигал всю нечисть, всё зло, сотворенное человеком. Одеяло во сне сбивается, под ним невозможно дышать, адски жарко. Свет постоянно будит меня, глубокого сна нет – лишь печальные синие островки дремоты берегут остатки разума.
На излете второго месяца я бесславно еду через полстраны к бывшему любовнику. Это настолько позорная история, что не хочется и вспоминать. Может быть, позже. Странно, но этот дурацкий эпизод помог мне наконец выключить свет в спальне. Неделька ночника после возвращения домой – и всё, мне снова доступен сон в полной темноте. Кажется, я просто окунулась во тьму – и она перестала меня пугать. Не будешь же каждый раз вздрагивать, когда видишь собственную руку или ногу.
Про третий и четвертый месяцы я сбивчиво рассказала выше. Неловкие попытки ластиться к первым встречным ненужным людям. Серия идиотских свиданий-досвиданий. Кудахтающая мамаша подростка едва меня не отпиздила на свадьбе.
Я пытаюсь найти хоть что-то красивое в мире, чтобы снова его полюбить, почувствовать своим домом. Но красота как категория теперь едва ли существует. У ней из самой сердцевины выдран клок. Зияющая прореха, сквозь которую чуешь ледяную воронку, наспех подлатана белыми нитками. Если бы просто человечек умер, дружок. Так нет же, умер сам принцип. И в этом разоренном, нищающем мире мне как-то предстоит жить.
Тра-та-та с луганщины – так смерть поет колыбельную. Тра-та-та – и
