Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
Взгляд его скользнул влево и наткнулся на увеличенную фотографию Кейт. На снимке она стояла на пляже возле их дома на острове Бейнбридж: ветер треплет волосы, на лице улыбка, яркая, словно маяк в ночи, руки раскинуты в стороны, а вокруг бегают трое ее детей. Кейт сама попросила выбрать снимок. Они тогда лежали, обнявшись, в постели, Джонни сразу понял, о чем просит его жена. «Давай подождем», – прошептал он и погладил ее лысую голову.
Больше Кейт его не просила.
Ну разумеется. Даже в конце она была самой сильной из них, защищая остальных своим оптимизмом.
Сколько слов прятала она от него, чтобы не ранить своим страхом? Какой одинокой была?
О господи. Ее всего два дня нет – два дня, а ему уже хочется все переиграть. Хочется снова обнять ее и спросить: «Солнышко, расскажи, чего ты боишься?»
Отец Майкл поднялся на кафедру, и присутствующие, уже и так молчаливые, совсем затихли.
– Попрощаться с Кейт пришли многие, и я не удивлен. Она играла важную роль в жизни каждого из нас…
Играла.
– Вы не удивитесь, если я скажу, что Кейт дала мне строгие наставления о том, как должна пройти эта служба, и я не хочу ее разочаровывать. Она просила передать вам, что вы должны поддерживать друг друга. Превратите вашу скорбь в радости, присущие жизни. Ей хотелось, чтобы вы запомнили ее смех и любовь к семье, питавшую ее, наполнявшую силами. Она хотела, чтобы вы жили… – Голос священника сорвался. – Такой была Кейтлин Маларки Райан. Даже в самом конце она думала о других.
Мара беззвучно рыдала.
Джонни взял ее за руку. Дочь вздрогнула, посмотрела на него, и в ее глазах он увидел бездонное горе, которое Мара старательно прятала.
Заиграла музыка. Сперва она звучала где-то далеко – впрочем, возможно, это оттого, что в голове у Джонни гудело.
Песню он узнал не сразу.
– О нет… – пробормотал он. Вместе с музыкой нарастала и волна чувств.
«Без ума от тебя» – вот что это была за песня.
Под нее они танцевали на свадьбе. Джонни закрыл глаза и почувствовал, как вновь обнимает Кейт и как музыка уносит их прочь. Дотронься до меня – и поймешь, что все по-настоящему.
Лукас – милый восьмилетний Лукас, которого по ночам теперь мучили кошмары и который, когда рядом не было его старого детского одеяльца, иногда снова мочился в кровать, – потянул Джонни за рукав:
– Папа, мама сказала, что плакать – это ничего страшного. Она попросила нас с Уиллзом пообещать, что мы не испугаемся и поплачем.
Джонни и не осознавал, что плачет. Он вытер глаза и, кивнув, шепнул:
– Так и есть, дружок.
Но посмотреть на сына у него не хватило смелости. Если он увидит слезы, то совсем сломается. Вместо этого Джонни уставился перед собой и попытался отстраниться. Слова священника он превращал в маленькие хрупкие предметы, камушки, которые кидают в кирпичную стену. Они отскакивали и падали вниз, а Джонни старательно дышал и гнал от себя воспоминания о жене. Лучше он вспомнит о ней потом, в одиночестве, ночью, когда рядом никого нет.
В конце концов поминальная служба, которая, казалось, затянулась на несколько часов, все же завершилась. Разбитый, в голове туман, Джонни огляделся и увидел вокруг десятки незнакомых и малознакомых лиц. О некоторых сферах жизни Кейти он ничего не знал, и из-за этого жена словно отдалилась от него. От этого ему сделалось еще больнее. Как только представился случай, Джонни позвал детей и повел их к машине.
Церковная парковка была забита машинами, однако в глаза Джонни бросилось не это.
На парковке он увидел Талли – подставив лицо последним осенним солнечным лучам, она раскинула руки и двигалась словно в такт музыке.
Она танцевала. Танцевала посреди улицы, возле церкви.
Он окликнул ее так резко, что Мара вздрогнула. Талли обернулась. Вытащив из ушей наушники, она двинулась к Джонни.
– Как все прошло? – тихо спросила она.
Джонни захлестнул гнев, и он ухватился за это чувство: все лучше, чем безбрежное горе.
Разумеется, себя Талли поставила на первое место. Похороны Кейт – мероприятие болезненное, вот Талли и не пошла на него. Вместо этого она осталась танцевать на парковке. Танцевать!
Вот это настоящая лучшая подруга. Если Кейт прощала Талли ее эгоизм, то Джонни это давалось нелегко.
Он повернулся к детям:
– Садитесь в машину.
– Джонни… – Талли шагнула к нему, но он отступил в сторону. Сейчас трогать его нельзя. Никому. – У меня просто сил не было внутрь войти.
– Ну да. А у кого они были-то? – горько усмехнулся он.
При виде Талли боль усилилась – вполне ожидаемо. Рядом с ней отсутствие Кейт чувствовалось еще острее, ведь подруги вечно ходили вместе, смеялись, болтали, нескладно распевали дискохиты. Талли-и-Кейт. Они больше тридцати лет были лучшими подругами, и теперь видеть Талли одну было невыносимо. Это ей следовало умереть. Кейт стоила пятнадцати таких, как Талли.
– Все к нам домой поедут, – сказал он, – так Кейт захотела. Надеюсь, на это у тебя сил хватит.
Он услышал, как резко она вдохнула, и понял, что обидел ее.
– Зря ты так, – пробормотала Талли.
Не обращая внимания на нее, он усадил детей в машину, и они в тягостной тишине доехали до дома.
Бледное вечернее солнце лениво золотило их светло-коричневый, выстроенный в стиле крафтсман дом. За год болезни Кейт двор пришел в полное запустение. Джонни заехал в гараж и пошел в дом, где в складках занавесок и ковриках на полу по-прежнему ютился слабый запах болезни.
– Папа, а теперь что?
Джонни и не оборачиваясь знал, кто задал этот вопрос. Лукас, мальчик, который плачет над каждой дохлой золотой рыбкой и каждый день рисует умирающую мать, – мальчик, который в школе снова стал плакать, а весь день рожденья просидел молча и не улыбнулся, даже разворачивая подарки. Какой же он ранимый, этот мальчуган. «Особенно Лукас, – сказала Кейт в свою последнюю, ужасную ночь, – такую тоску
