Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
Он завел двигатель и поехал к паромной переправе. На пароме Джонни не выходил из машины и все тридцать пять минут нетерпеливо барабанил пальцами по обтянутому кожей рулю.
В десять минут седьмого он свернул на больничную парковку и остановился под неестественно ярким фонарем. До восхода еще полчаса, и город тонул в утренних сумерках.
Джонни вошел в такой знакомый вестибюль больницы и направился к регистратуре.
– Таллула Харт, – хмуро сказал он, – я ее родственник.
– Сэр, я…
– Как Талли? Не тяните. – Прозвучало это так резко, что женщина дернулась.
– Хорошо, – заторопилась она, – сейчас вернусь.
Джонни отошел от стойки регистратуры и принялся мерить шагами вестибюль. Господи, как же он ненавидит и это место, и его запах, такой знакомый.
Он уселся на неудобный пластиковый стул и стал нервно постукивать ногой по линолеуму. Шли минуты, и каждая понемногу выдавливала из него самообладание.
За прошедшие четыре года он научился справляться без жены, которую любил больше всего на свете, но это оказалось непросто. Воспоминания он гнал от себя – уж очень они ранили. Вот только здесь, в этом месте, память не прогонишь. Сюда он возил Кейт – на операции, химиотерапию и курс облучения, они провели тут долгие часы, уверяя друг друга, что рак их любви не помеха. Вранье. И правде в глаза они взглянули тоже здесь, в больничной палате. В 2006 году. Джонни лежал рядом с Кейт, обнимал, силился не замечать, как она похудела за год борьбы. В айподе возле кровати пела Келли Кларксон. «Некоторые ждут всю жизнь… такого мгновения».
Он запомнил лицо Кейти в тот момент. Боль жидким огнем сжигала ее тело, добиралась до каждого уголка. До костей, до мышц, до кожи. Морфия она принимала столько, на сколько смелости хватало, однако ей хотелось вести себя как обычно и не пугать детей.
– Я домой хочу, – сказала она.
Джонни посмотрел на нее, в голове билась одна-единственная мысль: она умирает. Правда подкосила его, на глаза навернулись слезы.
– К моим малышам, – тихо проговорила она и рассмеялась, – хотя какие ж они малыши. У них уже молочные зубы выпадают. Кстати, не забудь оставлять доллар от зубной феи. И обязательно фотографируй. А Мара… Передай ей, что я все понимаю. В шестнадцать я тоже маму из себя выводила.
– Я такие разговоры вести не готов, – сказал Джонни, хоть и ненавидел сам себя за слабость. В ее глазах он прочел разочарование.
– Мне бы с Талли встретиться, – сказала Кейти.
Он удивился. Его жена и Талли почти всю жизнь были лучшими подругами, но потом рассорились. Они два года не разговаривали, и за это время у Кейт обнаружили рак. Джонни так и не смог простить Талли – ни за ссору (а произошла она, разумеется, по вине Талли), ни за то, что сейчас, когда Кейти нуждалась в ней больше всего на свете, подруги рядом не было.
– Нет уж. Забыла, как она с тобой обошлась?
Кейт чуть придвинулась к нему, и Джонни заметил, какую боль причиняет ей каждое движение.
– Мне надо с Талли встретиться, – повторила она на этот раз мягче, – мы с ней с восьмого класса дружим.
– Знаю, но…
– Прости ее, Джонни. Если уж я простила, то и у тебя получится.
– Это нелегко. Она тебя обидела.
– А я – ее. Лучшие подруги ссорятся. И забывают о том, что важнее всего. – Она вздохнула. – Уж поверь, я понимаю, что на свете самое главное. И Талли мне нужна.
– С чего ты решила, что она придет? Уже столько времени прошло.
Превозмогая боль, Кейт улыбнулась:
– Придет. – Она дотронулась до его лица, и Джонни повернул голову. – Ты береги ее… Потом.
– Не говори так, – прошептал он.
– Она только с виду сильная. А на самом деле – нет. Пообещай мне.
Джонни закрыл глаза. В последний год он отчаянно пытался отодвинуть боль и подладить семью под новый жизненный уклад. Этот год он с радостью стер бы из памяти, вот только как – особенно сейчас?
Талли-и-Кейт. Почти тридцать лет они были лучшими подругами, и любовь всей своей жизни Джонни встретил лишь благодаря Талли.
Стоило Талли войти в их потрепанный офис – и Джонни голову потерял. Двадцатилетняя, полная страсти и огня Талли уговорила его принять ее на работу в маленькую телестудию. Он думал, будто влюблен в нее, однако это оказалась не любовь, а что-то другое. Джонни словно зачарованный ходил, ведь людей таких же ярких и живых, как Талли, он еще не встречал. Рядом с ней он чувствовал себя так, словно вышел на солнце, просидев перед этим несколько месяцев в тени. Он всегда знал, что ее ждет слава.
Когда Талли познакомила его со своей подругой, тихоней Кейт Маларки, Джонни ту вообще едва замечал: неброская и робкая Кейт просто покорно плыла за Талли. Только спустя несколько лет, когда Кейт впервые осмелилась поцеловать его, Джонни увидел в ее глазах собственное будущее. Он помнил, как они занимались любовью в первый раз. Ему тогда было тридцать, ей – двадцать пять, но какой же наивной она оказалась. «Это всегда так?» – тихо спросила она его.
Любовь накрыла его неожиданно, хотя он толком к ней и не подготовился. «Нет, – ответил он, не в силах соврать ей даже тогда, – не всегда».
Поженившись, они со стороны наблюдали, как стремительно восходит на небосклоне журналистики звезда Талли, но как бы по-разному ни складывались их с Кейт жизни, подруги постоянно находились рядом, точно сестры. Они почти каждый день перезванивались, и на праздники Талли практически всегда приезжала к ним в гости. Оставив телегигантов и Нью-Йорк и вернувшись в Сиэтл, чтобы запустить здесь собственное дневное ток-шоу, Талли убедила Джонни стать ее продюсером. Хорошие были годы. Годы успеха. Пока рак и смерть Кейт все не разрушили.
Сдерживать воспоминания Джонни больше не мог. Закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он знал, когда все пошло наперекосяк.
На похоронах Кейт, почти четыре года назад. В октябре 2006-го. Словно окаменев, с потускневшими глазами…
…сидели они на первом ряду в церкви Святой Цецилии. Все они остро осознавали, что их сюда привело. На протяжении многих лет они неоднократно бывали здесь – на ночной рождественской службе и на пасхальных богослужениях, однако сейчас все было иначе. Вместо позолоченных украшений повсюду белые лилии. В воздухе висел их назойливо сладкий аромат.
Джонни сидел,
