Черноморская сирена - Константин Михайлович Станюкович
Севастополь был близко. Пора было будить Варвару Алексеевну.
Оверин вошел в купе и нашел Вавочку уж умытой и причесанной. Веселая и радостная глядела она в открытое окно.
— Неправда ли, хорошо, Вава? — спросил Оверин, целуя ее руку.
— Прелесть! — отвечала Варвара Алексеевна, — крепко пожимая руку Оверина и взглядывая на его красивое, жизнерадостное лицо восторженным и вместе с тем благодарным взглядом женщины, обожающей своего любовника.
— Ты хорошо спал, Дима?
— Отлично. А ты, Вава?
— Превосходно… Крепко, крепко! — прошептала она и вдруг, вся краснея, поднесла большую широкую руку Оверина к губам и прошептала: Милый, как я тебя люблю.
Оверин прильнул к губам Вавочки.
— А я разве тебя не люблю? Люблю, люблю! — нежно повторял он и в эту минуту искренно был уверен, что любит эту хорошенькую Вавочку и что здесь в Крыму любовь его возродится с новою силой.
— Садись напротив. Давай смотреть в окно.
Они смотрели в окно, и их головы почти касались. Им было обоим весело. Они обменивались радостными восклицаниями, смеялись, и Оверин держал в своей руке крошечную руку Вавочки и тихо сжимал ее.
Давно уж не было им так хорошо вместе.
— Гляди, Вавочка, вон и чинуша высунулся из окна.
Вавочка повернула голову. Маленький бритый и желтый господин так и впился в молодую женщину, и глаза его загорелись.
— Нахал! — шепнула Вавочка, садясь на диван.
— За что ты его так?
— Смотрит во все глаза. Такой противный.
— Крым, весна… И ты такая красавица, Вавочка! — смеясь заметил Оверин. — Ну, вот и приехали!
Поезд остановился.
Через пять минут Оверин и Варвара Алексеевна ехали в фаэтоне в город. Следом за ними ехал другой фаэтон с вещами.
Поднимались в гору. Внизу отливала изумрудом корабельная бухта. После подъема сразу открылся Севастополь, чистенький, белый, сверкавший на солнце. Когда фаэтон въехал на главную большую Екатерининскую улицу, наши путешественники увидали красивые дома и несколько развалин, оставшихся после войны. Налево, на горе, красовалось красивое здание в греческом стиле восстановленного Петропавловского собора, бывшего в развалинах после войны, с портиком и колоннадой, напоминающими Партенон. Направо белели колонны Графской пристани и сквозь них виднелась северная бухта и несколько кораблей. Поворот влево, и большая гостиница на самом берегу моря перед бульваром.
Нашим путешественникам отвели два просторные номера рядом.
Когда Оверин отворил окно, он замер от восторга.
Перед ним виднелось море, чудное, голубое море, тихое и, казалось, замершее в штиле. На горизонте чернели дымки пароходов. На небе ни облачка. И полная тишина.
Оверин долго стоял у окна, любуясь морем и вдыхая его чудный, наполненный озоном, воздух. И ему казалось, что именно на берегу моря он должен написать что-нибудь значительное. Он чувствовал нервную приподнятость и бодрость, и вся эта петербургская жизнь с ее сутолокой, ресторанами и островами вдруг показалась ему такой пошлой и ничтожной. И как могла она ему нравиться?.. И как он мог свыкнуться с ней? «Нет, надо серьезно изменить жизнь!» — подумал он.
К одиннадцати часам Оверин и Вавочка, оба взявшие ванны, оба свежие и красивые, спускались в ресторан завтракать.
— Что у вас есть?.. Устрицы есть? — весело спрашивал Оверин.
— Есть! — отвечал слуга.
— Так давайте устриц, потом султанку, потом… чего вам угодно, Варвара Алексеевна? — спрашивал Оверин, передавая своей спутнице карточку.
— Не прикажете ли молодого барашка? Все приезжие одобряют-с, — говорил лакей.
— Отлично. Давайте. Говорят, крымские барашки хороши. Хотите, Варвара Алексеевна?
— Я так голодна, что все буду есть.
— А вино — белое. Дайте только бутылку самого лучшего. Да устриц поскорей, пожалуйста.
— Сколько прикажете?
— Полсотни, что ли. И маленькую рюмку водки… да чего-нибудь закусить.
Лакей ушел. Оверин стал озирать бывшую в ресторане публику.
Невдалеке от них сидела компания молодых моряков. Оттуда слышались громкие, веселые голоса. Говорили о кораблях, о плавании, бранили какого-то капитана, восхищались какой-то Черноморской Сиреной.
Оверин насторожил уши.
Черноволосый юный мичман громко воскликнул:
— Как она хороша вчера была на бульваре, господа… Адмирала и того с ума свела. Подумайте, старик, адмирал, а хотел с Графской пристани броситься за цветком, который она бросила в море. Насилу удержали.
— А ты бросился, конечно?
— Еще бы… И достал цветок.
— А дальше?
— Поехал на «Боец», переоделся и вернулся на бульвар.
— А она?
— Улыбнулась.
— И только?
— Да разве вы не знаете Сирены?..
— Когда она приехала?
— Вчера…
Оверин тихо шепнул Вавочке:
— Слышала? Здесь и Сирена водится… Всех с ума сводит.
Вавочка, смеясь, ответила:
— Надеюсь, ты устоишь?
— Да мы, может быть, и не встретимся с ней.
— А любопытно, Дима? — поддразнила Вавочка.
— Нисколько, — протянул Оверин, решивший непременно увидать эту Сирену.
В отдалении сидела семья: высокая, краснощекая полная женщина лет под сорок, в роскошном туалете и с крупными кабюшонами в ушах, девушка лет семнадцати, мальчик подросток и англичанка немолодых лет.
— Кто это такие? — полюбопытствовал Оверин у лакея, когда тот принес устрицы.
— Госпожа Брехунова с семейством… Известная миллионщица из Москвы… Купчиха-с… Каждую весну в Ялту ездят и осенью тоже.
— А вон там… две сидят. Верно англичанки?
— Точно так… англичанки. Неделю живут… И прелюбопытные, я вам доложу, сударь.
— А что?
— До всего им касательство есть… Все осматривают… Должно корреспондентки… Нынче такого народа много наезжает.
— А устрицы прелесть! — говорил Оверин, проглатывая сразу штук по пяти маленьких черноморских устриц.
— Все хвалят-с! — отвечал рыжеватый, довольно представительный лакей, видимо желавший показать себя перед петербургскими приезжими и сразу угадавший в Оверине тароватого и привыкшего к «первому сорту» барина.
В эту минуту в залу ресторана вошел, щуря глаза, маленький, худощавый выбритый господин, сосед Оверина в купе.
Он был в безукоризненном темно-сером, отлично сидящем на нем «complet» и в ослепительном белье, серьезный и словно бы накрахмаленный, с тщательно выбритыми желтоватыми щеками, с высоко приподнятою, коротко остриженною головой, черноволосой, подернутой сединой, и небольшими усами. Сегодня он казался Оверину моложавее. Ему можно было дать лет сорок — сорок пять.
Он присел к столу с аффектированною скромностью людей крупного положения и поманил пальцем слугу.
— Это, сударь, с вами сегодня приехали… Очень, говорят, важные генералы из Петербурга… Им номер по телеграфу заказан. Давеча у них уж и градоначальник был.
— А как его фамилия?
— Господин Завистовский… Может изволили слышать?
— Как же… Он товарищ министра.
— Важная особа?
— Не из мелких! — засмеялся Оверин.
— Ну, теперь несите султанку… Гляди, Вавочка. Ты решительно очаровала г. товарища министра. Он опять не спускает с тебя глаз.
— Это меня нисколько не интересует.
— А все-таки, приятно?
