Черноморская сирена - Константин Михайлович Станюкович
Вот и сегодня утром…
И презрительная, почти гадливая усмешка, приподнимает уголки ее тонких губ и щурит глаза при воспоминании о предложении Завистовского развестись с мужем, выйти за него замуж и быть одной из блестящих дам Петербурга и, кто знает, быть может, женой министра.
Она, скрывая чувство отвращения, дала ему договорить все до конца в восторженно-канцелярском тоне и о том, как он будет лелеять ее, и что она будет представлена ко Двору и что у нее может быть салон, в котором она будет играть роль.
И как же он удивился, как он непритворно и искренно удивился, когда, в ответ на его слова, она расхохоталась и сказала, что за все сокровища мира и за королевскую корону в придачу она не решилась бы сделаться супругой такого высохшего и противного превосходительства и удивляется, как в его голову могла прийти такая невозможная мысль… Разве подавала она ему повод делать такие оскорбительные предложения?.. Разве…
— Идите вон и никогда ко мне не показывайтесь! — крикнула она ему, не сдерживая более своего негодования.
«А ведь не глупый человек! — мысленно проговорила Марианна Николаевна, припоминая подробности утреннего визита. — И воображаю, что будет обо мне теперь распускать!»
Шаги, раздававшиеся вблизи, вывели молодую женщину из задумчивости.
— А это вы, Дмитрий Сергеевич! — мягко и задушевно проговорила Марианна Николаевна, искренно обрадовавшись неожиданному гостю, с которым можно поговорить.
Она была в таком настроении, когда даже скрытному человеку хочется поделиться своими сомнениями, с порядочным человеком. А Оверин был как раз подходящим.
— Отчего так поздно?.. Вы, верно, приехали за Варварой Алексеевной?.. Она с полчаса, как уехала от меня… Александр Петрович ее провожает… Ну, присаживайтесь подле! — говорила она, по-приятельски пожимая ему руку. — Очень рада вас видеть… Надеюсь, что вы не мрачный сегодня, не будете молчаливо решать судьбы мира и трагически взглядывать на меня?..
Но, вместо того, чтобы сесть, Оверин, порывисто пожав руку Марианне Николаевне, быстрыми шагами заходил по террасе и ничего не говорил.
— Да что с вами сегодня? Вы какой-то взволнованный… Уж не случилось ли чего-нибудь? — участливо спрашивала Марианна Николаевна.
Оверин быстро подошел к ней и, не поднимая на нее глаз, порывисто проговорил:
— Что случилось?.. А то, что давно уже случилось, но что я не смел говорить вам, но что вы отлично должны были понимать…
— Что такое? Выражайтесь яснее, Дмитрий Сергеевич!
— А то, что я люблю вас… То, что я не могу жить без вас… То, что я все это время не сплю ночей из-за вас… Вот что! — воскликнул Оверин.
Из груди Марианны Николаевны вырвался грустный, почти скорбный упрек:
— И вы, Дмитрий Сергеевич?..
Но он не понял его и страстным взволнованным голосом воскликнул:
— И я, и я, как много других… Я не виноват… Простите, что нарушаю условие, но, Господи!.. Если б вы знали, как я вас люблю… Так я никого никогда не любил и не буду любить.
И, не замечая грустного разочарования на лице Сирены, Оверин продолжал горячую импровизацию о любви, пел восторженный дифирамб своей богине и закончил словами:
— Я ничего не прошу… ничего не желаю… Позвольте только видеть вас, быть там, где вы… И, быть может, вы тронетесь… Вы поймете, что вся жизнь моя в ваших руках…
— Дмитрий Сергеевич… Как вам не стыдно, — пробовала она остановить его. — Всего три недели, как мы знакомы, и вы…
— Разве нужны годы, чтобы полюбить…
— О, Дмитрий Сергеевич!.. И вы, как все… Вы даже не понимаете, что оскорбляете меня, говоря о вашей любви? Уезжайте скорей… Мне стыдно за вас.
— Я вас… оскорбить?.. Вас, на которую молюсь и из-за которой готов жизнь отдать… Испытайте, если хотите.
— Послушайте… Стыдитесь… Вы, писатель, учитель, который проповедует в своих произведениях о долге, о силе характера, о служении ближнему, и сам говорит, что готов пожертвовать жизнью из-за того, что на него нашла блажь… Я думала о вас лучше, Дмитрий Сергеевич… А теперь вижу, что вы самый обыкновенный ухаживатель, обещающий каждой смазливой женщине отдать за нее жизнь… Как она у вас дешева! — прибавила она, и засмеялась злым смехом.
Оверин опешил. Он не ждал ничего подобного.
— И какое вы имеете право лезть с вашей любовью?.. Или вы мое доброе расположение приняли за вызов и имеете дерзость называть свою блажь любовью, расточая в то же время клятвы в любви другой женщине.
— Это ложь! — энергично протестовал Оверин. — Варвара Алексеевна знает, что я вас люблю, и знает, что я ей чужой.
— С чем ее и вас поздравляю… Прощайте, Дмитрий Сергеевич… И потрудитесь объяснить Варваре Алексеевне, что с вами я вовсе не была Сиреной. Она так боялась этого… Не завлекала я вас и не думала отнимать от нее такое сокровище. А если б хотела, то вы давно бы ползали у моих ног! — презрительно прибавила она и, поднявшись с кресла, ушла с террасы.
Оверин, как ошпаренный, уехал с дачи.
* * *
Несмотря на несомненное вероломство Вавочки, Оверин, вернувшись в Алупку и заметив в комнатке Вавочки огонек, зашел к ней, чтобы поведать ей свое горе и… и совершенно неожиданно в ее нежном горячем сочувствии обрел некоторое утешение, благодарно обнимая хорошенькую Вавочку.
На другой день он начал писать Сирене оправдательное письмо, благоразумно на этот раз утаив его от Вавочки.
Письмо, однако, отослано не было.
Приехавший в Алупку дня через два Родзянский сообщил, что к Сирене приехал муж — и вообразите, молодой, красивый и очень симпатичный — и они сегодня уехали за границу.
Вскоре и Вавочка с Димой покинули Крым.
1896
