Черноморская сирена - Константин Михайлович Станюкович
И он уходил от нее, рассчитывая видеть ее на другой же день…
Быть-может, этот день принесет что-нибудь новое? Быть-может, его любовь растопит холодное сердце загадочной женщины? Во всяком случае, она к нему расположена. И она этого не скрывает.
Прощаясь с Марианной Николаевной, Оверин заранее просил позволения заехать к ней на следующий день.
Обыкновенно Марианна Николаевна разрешала, любезно прибавляя, что всегда рада поговорить с ним и послушать его.
И Оверин уходил почти счастливый, крепко пожимая ей руку.
Прежде, в начале знакомства, он как-то при прощании крепко поцеловал ее руку. Сирена быстро отдернула ее и строго заметила, что она этого не любит, и сконфуженный Оверин больше никогда не осмеливался и только украдкой позволял себе любоваться этой маленькой изящной рукой с длинными тонкими пальцами и в мечтах осыпать ее горячими поцелуями.
В последние дни Марианна Николаевна отклоняла его посещения под разными предлогами и раз ему прямо высказала:
— Вы стали какой-то нервный и молчаливый. Я не люблю вас видеть в «сентиментальной задумчивости». Это скучно, и к вам совсем не идет.
XI
Никаких объяснений между Вавочкой и Овериным не было. По видимому, отношения их были самые дружеские. Оверин, ведя свою «политику», был внимателен к Вавочке еще более, чем прежде, и, словно-бы благодарный за то, что и она, в свою очередь, не начинает никаких объяснений, не делает ни упреков, ни сцен ревности и, будто-бы ничего не подозревая, продолжает относиться с прежнею, хотя и с более сдержанною, любовью, — усугублял свою внимательность.
Это поведение Вавочки, бывало, ставившей Оверину каждое лыко в строку и готовой сделать драматическую сцену с истерикой и слезами из-за каждого пустяка, решительно ставило в тупик Оверина и заставляло предполагать какие-нибудь каверзы с ее стороны! Но никаких «каверз», по видимому, не было, и Оверин корил себя за несправедливые обвинения, приписывая Вавочке тонкую деликатность женщины, понявшей, что любимый человек разлюбил ее, и не желающей стоять у него на пути.
В самом деле, Вавочка, страстная, впечатлительная, решительная Вавочка стала неузнаваема.
Сдержанная, с тем несколько грустным видом женщины, которая с молчаливым и гордым достоинством переносит горе, не афишируя его, — она, казалось, примирилась с положением оставленной любовницы и, ничего не требуя от Димы, довольствовалась исключительно его дружбой и уважением, готовая удовлетвориться и этим, только-бы не лишиться его расположения и быть около него в качестве заботливой пестуньи.
Вавочка играла свою роль с тою выдержкой отчаяния и страсти, на которую способны немолодые уже женщины, переживающие осень любви и не останавливающиеся ни перед чем, чтоб удержать любимого человека и вызвать в нем хотя-бы любовь из сожаления. Она не только не искала ласк Димы, как бывало раньше, но как будто избегала их сама и вела себя с деликатной осторожностью, словно бы не предъявляя никаких прав на интимную близость. Она не показывалась перед Димой в капоте, никогда не звала его к себе по вечерам, как бывало, поболтать и отодвигалась от него, если он садился к ней близко, и интимные их отношения ограничивались в последнее время лишь почтительными поцелуями Димы холеной и пухлой Вавочкиной руки, сияющей кольцами.
Но зато Вавочка удвоила свои заботы о комфорте и о тех мелочах домашнего обихода, о которых не заботятся никогда сами мужчины. Она сама варила кофе по его вкусу, просила хозяйку пансиона заказывать блюда, какие любил Дима, убирала во время его отсутствия письменный стол приводила в порядок его бумаги и переписывала его неразборчивые рукописи, одним словом, ходила за ним, как самая добросовестная и любящая нянька.
И Оверин умилялся.
«Какая, однако, деликатная натура эта Вавочка!»
И, чувствуя себя перед ней виноватым, так сказать, подавленный ее великодушием, он с восторженностью простофили, обойденного хитрою женщиной, нередко умиленно восклицал, благоговейно целуя Вавочкину руку:
— Вавочка, какая ты святая женщина! И какая я свинья перед тобой!
Вавочка скромно отвечала, глядя на Диму с материнскою нежностью:
— Что ты, Дима? Какая я святая? Я просто искренно преданная тебе женщина и ты решительно ни в чем передо мною не виноват… Чувство, ведь, свободно, — чуть, слышно прибавляла она.
И голос ее как будто изменился за последнее время. Исчезли резкие, капризные нотки. Появилась мягкость, ласкающая и в то-же время покорная.
Она не просила больше Диму рассказывать планы будущих его произведений, не советовала ему садиться за работу.
Напротив, она рекомендовала ему теперь отдыхать и набираться новых впечатлений, встречаться с людьми, развлекаться и не сидеть в своей мурье.
— Тебе, как писателю, необходимо наблюдать людей… Ты, ведь, Дима, большой талант… Это признают даже твои литературные враги.
Вавочка никогда теперь не спрашивала до мельчайших подробностей, как прежде, где Дима был, кого видел, о чем говорил. Она отлично знала, что тянет его в Ялту, куда он ездит почти каждый день, тотчас после раннего обеда, и часто возвращается далеко за-полночь, не подозревая, что Вавочка, притаившись на своем балконе, взволнованная, полная мук, сторожит его возвращение и на другое утро за кофе, которое она пили вместе, пытливо вглядывается в его лицо, стараясь по выражению его узнать, как идут его дела с Сиреной. Надеется ли он на ее взаимность, или нет?
И когда Оверин рассказывал, что был у Марианны Николаевны, она нередко замечала:
— Славная эта женщина Марианна Николаевна… Интересная женщина… И ты хорошо делаешь, что навещаешь ее.
Оверин смотрел на Вавочку во все глаза.
Та ли это Вавочка?
Но Вавочка, словно бы не замечая несколько глупого, ошалелого вида Димы, продолжала:
— Умница какая!.. И со всеми-то она умеет говорить. Я просто отвожу душу, когда у нее бываю.
— И к тебе она, кажется, расположена?
— Кажется… Мы с нею сошлись. Она к тебе, Дима, очень расположена.
— Разве говорила?
— Не раз говорила… Считает тебя таким талантливым, умным.
— И ты за это не возненавидела ее, Вавочка? — смеясь, говорил Дима.
— Возненавидеть? За что?
— А если я ею увлекусь, этой Сиреной?
«Ты уж влюблен в нее, как безумный!» — хотелось ей бросить ему в ответ, но она сдержалась и покорно проговорила:
— Ну так что-ж? Разве этому можно помешать?.. Если бы ты даже и увлекся ею, разве я не осталась бы твоим преданным другом?
— О, Вавочка, конечно!
— Навсегда?
— Навсегда!
— Спасибо, милый!
И, скрывая
