Наш человек в горячей точке - Роберт Перишич

Вообще-то он не сияет, но это неважно.

Дело вот в чём: сейчас здесь всё зависит от того, из какой ты страны, а наши решили быть против войны, и лейтенант Джек Финеган, который отвечает за журналистов, не верит мне, когда я говорю, что я на их стороне, не выдает мне «аусвайс», потому что в его глазах я представитель государства, и из-за этого я прогуливаюсь по Кувейт-Сити от имени государства, рассматриваю витрины от имени государства, говорят, что несколько ракет упало в море, власти на семь дней закрыли школы.

В телевизоре показывают орущую на улицах молодежь, толпу перед американским посольством где-то в Европе, смотрю, как они врываются в общественную жизнь, демонстрируют себя, пока продолжаются союзнические бомбардировки, у каждого из них есть свой шанс стать известной фигурой, усиливается гравитация, каждый приобретает больший вес, в голосе начинают звучать характерные нотки, а это — наслаждение.

Вообще же я в Кувейт-Сити слегка поплохел, похудел, под глазами мешки. Первые сирены, помнишь: сначала думаешь, вот сейчас произойдет что-то нехорошее, так решаешь и думаешь, что всё быстро закончится, окажется не дольше фильма про войну. Но получается дольше, как скучный сериал: бежишь в подвал, простаиваешь там одну серию, потом бежишь второй раз и ждешь, когда же, когда же… Здесь мы сегодня бегали три раза, ничего не произошло, уже обалдели.

Читаю эти мейлы в ноуте, черном, держу их только для себя.

— Ага, — Саня заканчивала еще один разговор. Записывала адрес на полях газеты. — Завтра позвоним, спасибо.

Положила трубку.

— Это бывший чердак, адаптированный, зеленая зона, пятьдесят пять квадратных метров… Он говорит, что там есть какие-то скосы или фаски, я не поняла, надо посмотреть.

— Звучит, по-моему, неплохо. Пойдем прямо сейчас?

— Я сказала ему, что завтра.

— Завтра у тебя генеральная репетиция, — напомнил я.

— Так у нас будет перерыв. И даже хорошо, я смогу ото всех отдохнуть.

В те дни в моду вошли типы, которые умеют готовить, и я купил книгу какого-то английского повара, у которого была своя передача по телевизору. Я раскрыл её на столе в кухне, как будто собираюсь её нашинковать.

С ножом в руке я читал, листал: надо же, сколько есть блюд, просто не верится…

И положил нож на место, потому что решил (это было разумно) приготовить спагетти.

Но несмотря на свои гиперактивные движения по кухне, я всё равно продолжал бормотать под нос что-то по-английски. Бубнил серии коротких фраз: «Иц вери фаст… Иц вери фаст… Нау. Э литл оф бинс…»

Текст не соответствовал приготовлению пасты карбонара, но создавал определенную атмосферу.

«Иц нот биг философи… Птейтоус, птейтоус, чипс… Иц симпл. Иц фэнтэстик».

Я загадил всю кухню.

Она смеялась.

И сказала: — Катастрофа…

Она незаметно вмешалась в мою работу. Покрутилась вокруг меня, как-то так меня оттеснила на второй план, тогда я стал крутиться вокруг неё, как ученик с избытком энергии.

Хотя она всё взяла в свои руки, я продолжал придерживаться текста того типа, который умеет готовить.

Всем была необходима такая иллюзия безопасного мужчины, и я подавал пример. Я парил повсюду, как Пиноккио на нитках в кукольном театре.

— Готово, — сказала она.

Потом мы ели эти спагетти.

— Хм, они совсем о’кей, — сказала она. — Снимаю шляпу!

Я улыбнулся. Я люблю, когда мы играем в одной команде, когда поддерживаем друг друга, не оглядываясь на реальность.

Моя тарелка уже пустая.

— А знаешь, я сегодня встретил Элу, — сказал я.

Она посмотрела на меня вопросительно, подхватывая одну макаронину, которая выглядывала у неё изо рта.

— Ничего особенного, — продолжал я, — спрашивала про тебя.

Я сразу сказал ей это, потому что, кого бы я ни встретил, она тут же задавала вопрос: — А про меня спрашивали? Часть наших разговоров я уже наизусть знаю.

— …И она передавала тебе привет, — сказал я.

Проглотив, она сказала: — Мы с Элой сегодня разговаривали.

— Да ну? — сказал я. — Что же ты тогда у меня спрашиваешь?

— Я у тебя ничего не спрашивала.

— Не спрашивала? — сказал я, накладывая себе еще.

— Нет.

— Ты больше не будешь?

— Нет, — сказала она…

— Хорошо, — сказал я и выложил себе всё.

— Я её позвала на премьеру. Она была рада.

— Ну конечно, ты должна была позвать старую подружку, — сказал я.

— И? — продолжала она. — Как она тебе показалась? Мы с ней не виделись, с какого же времени?

С полным ртом я сделал гримасу, которая означала, что я не знаю, что сказать. У Элы в последние годы бывали периоды депрессии, она даже лечилась в клинике, как в своё время по секрету рассказала мне Саня.

— Она толстая? — спросила Саня.

— Не похудела.

Саня вздохнула: — Катастрофа… Сначала мучает себя диетами, потом с кем-то трахается, потом у неё несчастная любовь и она опять жрёт, потом впадает в депрессию…

И сколько же раз Саня, удивляясь, говорила о том, как у Элы всё повторяется.

Понятия не имею, почему мы стали такими экспертами по Эле. Её, в сущности, больше с нами ничего не связывало. Но мы продолжали регулярно обсуждать людей особым образом, мы приходим к согласию в наших мнениях и чувствуем себя организованной группой.

— Честно говоря, я не уверен, что она передавала тебе привет, — сказал я. — Может, и нет.

— Кто знает, видел ли ты её вообще, — сказала Саня и бросила взгляд на почти неслышный телевизор.

Я тоже посмотрел: в послеобеденном talk show было полно колумнисток женских журналов.

— Смотри, смотри, сделай громче! — сказал я.

Мне показалось, что я увидел… Ну